- Митька.., - проговорила вслух баба Шура. - Хорошее имя... Ну да ладно, ты вот что, ты в дом проходи, определимся, что и как, да и чего у порога-то стоять...

Дома было чисто, сумеречно и пахло углём.
- Притапливаю - ночи-то уже холодные, а дровишек жалко, их колоть надо, а уголёк специально не крошу, дольше горит, - пояснила, будто услышав мысли Митяя, баба Шура.
Увидев большой овальный стол, покрытый клеёнкой Митяй понял, что тут когда-то сиживали всей семьёй. В углу висели несколько фотографий в большой общей деревянной рамке - мужики в гимнастёрках, младенцы в непонятных одеждах и множество фото с рекой, на фоне которой крепкие, в одних портках мужчины баграми цепляли непослушные брёвна. Одно "речное" фото было цветным - чубатый парень широко улыбался в объектив, на заднем плане колыхались молодые голые доверху сосны и бугрилась порогами река.

- Сын, Тёмка, - кивнула на фото баба Шура. Видимо, Митяй давно уже смотрел на молодца в центре получившегося фотографического "панно". - Сплавщиком...был.
Митяй не стал ничего спрашивать, но баба Шура ответила сама:
- Затянуло под связку, не смогли вытащить - друга спасал.
- Бывает, - неловко выдавил из себя Митяй, не зная, что сказать.
- Сплавщик-то он знатный был, в деда, в тятю мово. Даже лучше - говорят, так мог конец вытянуть, что весь затор пробивало, а это, кто понимает, талант... Я сама-то в молодости с тятей тоже ходила, топляк вылавливала - насмотрелась. Тятя-то ещё застал Тёмку моего, учил премудростям. Стайку вместе ставили - из топляка того же.

У Митяя затылок стал теплеть, его накрывало чем-то знакомым, родным и неспешным.
- Из топляка строили? Так оно ж промокшее всё, какое с него?..
- Ну, это традиция такая - в первый ряд топляк подкладывать, чтобы, значит...ох, я и забыла, зачем это надо-то было. Ну, в общем, тятя-то у меня с Карелии, там отчего-то это началось - насчёт топляков в амбарах и стайках. То ли корова тогда телилась лучше, то ли болезни ей были не страшны, но тятя такое завёл, а за ним уж и местные стали, когда увидали, что у тяти оно соблюдается. А Тёмка-то ещё и плотником неплохим был, да его всё в сплав тянуло. А руки-то у него и без того золотые были - и столярничать мог и, гляди, вон, часы сам собрал, из подручного всякого и старенького трофейного тятиного будильника.
Над дверью и впрямь висел большой чёрный ящик с белым кругом посередине, со стрелками и маленьким пустым окошком.

- Тёмка повесил, сам собрал механизм. Кукушку ещё хотел сделать, да не успел. Отставать что-то начали, да не хочу в мастерскую отнести - боюсь, совсем доломают, а оно ж сынкино, живое...
Баба Шура, будто вспомнив что-то, вдруг всплеснула руками и предложила:
- Голодный, небось - может, шшей или чайку?
- Да похлебал бы попозжа, сейчас мне чего-то не очень, лучше чайку... Вы, баб Шур, не удивляйтесь, что я молчун такой - у меня пока душа не на месте, это из-за...ну, в общем, долго объснять.
- Дело-то твоё, захочешь - объяснишь. - пожала плечами баба Шура. - Ну, тогда сейчас соображу насчёт смородишного, - ты его-то как? - он душистый, у меня его Тёмка любил, сам лист рвал, сам сушил, как-то находил именно те листы, что в чай сгодятся лучшим образом, ни разу не сгнило ничего, не заплесневело - как живые всю зиму были.

- А я тоже искать могу, - неожиданно сам для себя признался Митяй. - Клады только, да всякие схроны.
- Ну, клад, конечно, не лист смородишный, но тоже пользительная штука, - солидно подтвердила баба Шура, наливая с большого толстостенного эмалированного чайника свежепахнущую заварку в старые сероватые чашки.
- Нет, правда, - ещё с детства. Как однажды нож старинный нашёл - кривой, да с рукояткой костяной - так и пошло. То колечко какое на улице, то письмо старинное в брошеном доме, то...жену. Нет, правда - жену нашёл в лесу, была история. Оттуда её привёл, чтобы, значит, больше в лес не сбежала - у неё и батя - лесник, и вообще...

- А для нужности-то находил клады? - полюбопытствовала баба Шура.
- Было дело, - ухмыльнулся Митяй. - Даже лотерейку находил и талон на "Москвича" четыреста двенадцатого. В общем. не сказать, чтобы уж очень озолотился, но всякое было, приятно вспомнить.

- Давай-ка полью тебе с крылечка, пыль дорожную с себя смоешь, - предложила хозяйка, уже приоткрывая дверь и держа в руках маленькое ведёрко с водой. Митяй стянул одежду, обнажив жилистый торс с недавними синяками. На запястьях белели поперечные полоски давних шрамов. Заметив взгляд бабы Шуры Митяй неловко пожал плечами, сказав только:
- Да это я однажды…
Баба Шура кивнула:
- Да не нужны мне твои секреты, чай не убивец какой али тать, - не переживай, хлопчик, пытать не буду.

Пока баба Шура собирала на стол, Митяй тихонько гладил узорчатую скатерть, о чем-то задумавшись. А когда отхлебнул первый глоток, вдруг отставил чашку и выдохнул:
- А я ведь убивец и есть, баб Шур, самый натуральный.
- Ну, если убивец – то видать непойманный, раз без партаков, - эти-то, которых ловят, они ж сами себя искалывают вдоль и поперёк картинками своими. А ты, смотрю, чистый, только шрамы да синяки, - спокойно, будто не расслышала признания, протянула баба Шура.

- Да пойманный, вернее, я и не прятался. Загубил человека – как есть загубил, да и себя порешить хотел, только я этого уже и не помню, это мне потом рассказывали в дурке. Меня ж признали…того…на голову, вот и лечили-мучали.
- И что теперь – вылечили, что ли? – спросила баба Шура строгим голосом.
- Беглый я. Не смог я там больше, нет моих сил мучиться в этой дурке. Это мне ещё повезло, попались хорошие врачи и вообще… - не били почти, не насильничали, электродами не палили, как некоторых…

- Хоро-о-шие, да уж, видела я твои синяки, - протянула будто сама себе баба Шура. – Это ж какие тогда бывают плохие-то… За что попал-то?
- Да всё из-за того «москвича», на который лотерейку нашёл. Дело-то как было – отправился я в район с ревизией, я ж ревизором лучшим был, по филиалам ездил, проверял, да дебет с кредитом ровнял. Ну и, как обычно у нас бывает, день проверяешь, а два – гуляешь. Стол хозяева накрывают, баньку топят, рыбалку организовывают – не принято ревизора обижать, традиция. Ну а я одним днём обернулся – проверил, распрощался, да и домой на том «москвиче», первый раз так далеко уехал, обкатать захотелось, по дороге с ветерком промчаться. Вот и…примчался раным ранёхонько, а моя меня не ждала – и с лучшим другом куролесила… Ну я и схватил, что под руку попалось, да сорок один удар, судя по протоколу осмотра, в неё, в ненаглядную. Потом следаки смеялись, что если бы четырнадцать раз – это тюрьма была бы, а сорок один – это дурка мне откорячилась. Так вот и тянул несчитанный срок – в дурке-то нет конца. Там продлять хоть всю жизнь могут, ещё неизвестно, что хуже – зону топтать или тапочками шаркать в палате.

- А что-то по тебе и не скажешь, что из дурки – видала я оттедова парнишек, они как овощи были. У тебя и лицо, смотрю, подзагорело и не такое землистое, как у тамошних обитателей…
- Так я уж месяц в бегах. Отоспался, отъелся, воздухом надышался.
- А как же ты через проволоку-то их и через охрану пролез?
- Да поветрие у крайздрава пошло – отправить самых тихих из психушки вроде как на дачу – есть у них одно заведение в районе. Рядом бор, речка. Красота. Ну а я уже давно числился тихим и безропотным, мне даже на личном деле, видел, поставили метку про «тихушность». Оно так и есть, - я хоть таблетки научился не глотать, но в себя-то пришёл быстро, понял, что наделал – а не вернуть. По первости руки чесались друга лучшего прикончить – он же сбёг тогда в окошко, пока я, значит, с женой-то разбирался. Ну а потом решил – доведётся выйти – там и решу, надо ли мне это, мстить и другой грех на душу брать… Ну вот, вывезли нас на это самый курорт – там и условия подходящие были, и запоры-замки, как полагается, днём хоть целый день гуляй во дворе – ляпота. А я в доме-то, позади туалета, нашёл пустоты в стене – то ли закладку какую прежние хозяева делали, то ли строители замазывали наскоро свой изъян, но, в общем, спас меня тут мой талант, хоть и не клад нашёл, а свободу свою будущую. Там полтора кирпича оставалось до улицы, вот я их и выломал потихоньку, да сделал ноги однажды.
- А где ж хоронился?
- Да сначала прошёл вниз по реке, деревеньки обходил. А потом наткнулся на полузатопленный дебаркадер – там и дневал-ночевал всё время.
- Это возле Плотинной, что ли? Знаю такой – раньше-то к нему дорога была от берега посуху, а как ГЭС построили, так затопило его и илом припорошило. Раньше-то там и рыбаки ночеряли, и ребятишки устраивали игрища.
- Ну вот, похоже, с тех времён и схроны там были – крупа какая-то полуразмокшая, да макароны, да карамельки кучкой, да спички в гильзе – для сухости. В общем, что-то даже годным оказалось, не голодал – ну и приворовывал, конечно, где с деревни копнёшь, где велок подрежешь, если на собак не нарвёшься. Одёжку, вот, раздобыл – но не в одном месте, чтобы искать не стали, а у разных хозяев…

Чашка давно опустела, баба Шура сначала хотела подлить чая гостю, но так и держала свою чашку в руке, перекатывая каплю с кусочком листа по дну.
- А детишки-то были у вас с ней?
- Нет, думали, что ещё успеем, да вот…
- Тёмка, вот, тоже говорил, что ещё успею наглядеться на внуков. Где-то у него была баба-разведёнка, да не рассказывал, где точно. И ребятёнок там появился, Тёмка распашонки втихую отвозил, я видела. А куда да кому – как теперь узнать, сама маюсь, поначалу думала, что объявится невестка несостоявшаяся, хоть понянчусь с внучком, - а никого и нет… Я уж…по деревням окрестным ездила, расспрашивала – знаю только, что она ещё неразведенная была, когда с Тимкой сошлась, вот он и прятал её – всё боялся что заругаю, что ли… А оно – вона как вышло…

- Жи-изнь, - протянул Митяй, потерев колючий подбородок.
- А куда ж двинулся сейчас, как будешь дальше-то жить?
- Да найду какие-никакие документы, есть у меня верный адресок в краевом центре, в дурке подучили, к кому обратиться. А потом – на север махну, завербуюсь, там таких как я – прорва. Никто толком и не проверяет, лишь бы работник был хороший. А я и строителем могу, и водилой, и на буровой по молодости дневал-ночевал. Ну а там уж посмотрю – искать мне того полюбовника или пусть уж как есть, хватит греха на мою душу.
- А как пить-есть-то будешь, на что, да и одёжка нужна потеплее к будущим холодам? Опять красть будешь?
- Ну, а даже если так – много мне не надо, утяну самое нужное, да и ладно, я ж не грабитель какой, я по необходимости.

- Все вы…по необходимости, - вздохнула баба Шура вставая. – Ты…вот что. Я пойду ночерять в дом один, старуха там померла, мы с ней ещё с малых лет дружны были, нельзя на ночь одну оставить, не по-людски это. А ты, как проголодаешься, похлебай щей – вона, на печке в платок закутаны. Отсыпайся, на улицу особо не лезь. Ну а завтра поговорим…
- Спасибо вам…тебе, баб Шур. Ты уж меня извини, что разоткровенничался, сам не ожидал – я ж уйму времени с людьми не разговаривал.
Баба Шура оглянулась уже в дверях, что-то хотела сказать, но промолчала.

Щи были ещё тёплыми, пахли какой-то невыразимой духмяностью, рядом на печке Митяй нашёл и большую ковригу хлеба, умяв большой ломоть прямо так, без ничего, остатками куска собрав ошмётки разваренной капусты с тарелки. Сполоснув в большом умывальнике тарелку, Митяй прошёлся по избе. Зачем-то постучал костяшками пальцев по печке, по притолоке, наткнулся взглядом на циферблат. Снял часы со стены, ковырнул ножом чуть присохшую заднюю стенку, достал изнутри завёрнутый в полиэтиленовый пакет свёрток, развернул картонную упаковку с несколькими денежными пачками, провёл подушечкой большого пальца по корешкам, отложил найденное в сторону.
Кроме денег в пакете была фотография широкоплечего чубатого белозубого парня, обнявшего невысокую полноватую улыбчивую молодую женщину, которая держала на руках запелёнутого младенца. Митяй перевернул фотографию обратной стороной – там были дата и адрес.

Митяй прошёл по избе ещё раз, похрустывая пальцами, резко развернулся к столу, отложил половину денег из свёртка в сторону, повесил часы назад, продув механизм и проверив сочленение колесиков. Потом рассовал отложенные деньги по карманам, положил на видное место фотографию и оставшиеся деньги, ещё раз оглядел избу и вышел.
На улице, проходя мимо стайки и заметив в самом низу более тёмный ряд брёвен, присел, пощёлкал ногтем по топляку, покивал сам себе, резко поднялся и шагнул к калитке. У калитки он остановился, оглянувшись, будто хотел вернуться, - но мотнул головой, вышел, захлопнул за собой калитку, накинув крючок на петлю и быстро зашагал вниз по улице, скоро скрывшись из виду.