Нет, с мальчишками-то всё нормально, что с ними сделается – лбы здоровые.
Паше с Дюшей, почитай, хорошо за сороковник – баба Люба и сама уж путается, сколько старшим сыночкам стукнуло. Пашка-то на пятнадцать минут старше Дюши, вот всю жизнь и хорохорится – то возрастом своим минутным, то руками золотыми. Они и в работе петушатся, спорят, кто из них круче другого – один, вишь, столяр, другой плотник, это хуже собаки с кошкой, никогда миром спора не закончат, в пыли изваляются, наборются до пота и бегут наперегонки на веранду мамкину за квасом холодным – будто ещё мальчишки.

Да и средненький, Серёжка – тоже сорванец ещё тот. Старшие в дом любую щепочку тащили – то из старого пня табуретку выстругают, то в старой прялке все подгнившие детали заменят, да так, что от казённых не отличишь. А Серёжка – тот всякую живность нёс, от мышки полевой, котом потравленной до целого взвода «солдатиков» - жучков страхолюдных, красных, в чёрную крапинку крашеных – и правда, будто в мундирах стародавних.

А однажды Серёжка в дом пацанёнка привёл – сопливого, веснушчатого, с паршой на голове и животиком впалым. Голодный, дескать, покормить надобно. Самому-то Серёжке уже в шестой класс по осени предстояло идти, сообразительным рос, справным, немногословным, понимал в жизни поболе сверстников – а вот, поди ж ты, всех спасти норовил, даром, что молчун.

Ну, мальчишку того накормили, обогрели, конечно – предварительно в бочке с дождевой водой отмыв его как следует и намазав головёнку маслом облепиховым, которое от всего помогает. А там уж расспрашивать давай – кто таков да откуда взялся. А вечером дед пришёл, тот уж подробнее побеседовал. Ему-то мальчонка и открыл всё, как на духу – и про детдом, и про мамашу беспутную, сгинувшую где-то на северах, и про побои, и про остальное.

А на следующий день старшие с училища на побывку приехали. Вот на семейном совете и обрешили всё. А у них так заведено – если все к одному мнению пришли, то не переубедить их уже. Так и тут вышло – помучались, конечно, но выправили документы на «последыша». Это его так сама баба Люба прозвала – а так-то он Алексей, Лёшенька – теперь-то младшенький, значит. Любимчик.

Что любимчик – это никому не в обиду было. Его и старшие привечали, с собой на заработки брали. Избу ли ставят иль кому баньку рубят – Лёшка тут как тут, с братовьями. С собой книжку волочёт, картинки пролистывает, буковки разбирает и пальцем по ним водит. Старшие-то, признаться, не особенные грамотеи – они всё больше руками мастеровиты. Серёжка – тот как раз картинки любил, особенно про жучков-паучков и животных разных, потому и на биологию в городе поступил. А Лёшка – малец ведь, а в обе-две библиотеки в посёлке записался, с местным историком подружился – вынесут во двор, бывало, рулоны с перфорированной бумагой, раскатают по скамейке – и давай спорить, откуда какое слово пошло и в какой местности какая традиция зародилась.

Историк потом и дал Лёшеньке рекомендацию в пединститут, а в районо для нового учителя место нашли и выделили, чего могли, на обустройство своего кабинета в школе.
А там уж и невесту в дом привёл – и красавица, и специалист не из последних – в детской больнице работает, тоже из местных. Старшие-то давно остепенились, внучков бабе Любе привозили – сплошь пацанов, не уродились у них девочки, как ни старались – с мальчишками, конечно, сладить труднее, но зато все рукастые растут, в отцов. Даже Серёжкин сынок, который, с виду, «ботаник» - как нынешние говорят, но на деле – и палатку поставить, и рыбу выпотрошить-зажарить, и костёр разжечь – всему научился за одно лето, не хуже старших внуков стал управляться на рыбалке, куда его дядья брали вместе с папкой.

Была у бабы Любы надежда на младшого – может, он со внучкой поможет. Да что-то не заладилось у них с детьми – ни в какую, как ни пытались, хоть и по врачам ходили, и по ворожеям разным. Один врач сказал – устье, мол, обмелело. Он в юности по морям ходил, вот и каламбурил на эту тему постоянно.
А однажды невестке в больничку привезли девочку из детдома – крохотную, веснушчатую – ну вылитый Лёшенька в детстве! И не смогла невестка от той девочки оторваться душой – а ещё говорят, что у врачей сердце замыливается.

Собрались всем кагалом, обсудили, обрешили и постановили сделать так: к дому пристройку поставить, на это Паша с Дюшей есть. Серёжка отпуск возьмёт и на помощь приедет, а баба Люба с дедом обустройством новых комнат займутся – ну а что, здоровья у них ещё хватает, на хворобы не жалуются, а помочь и им хочется.
Ну и девочку, конечно, удочерять решили - а что тут ещё решать-то.

Так и сделали – и отстроились, и комнаты доделали, и обжились уже. И Ариша сразу же своей в доме стала, и полюбилась она всем. А через год, день в день как Ариша у них в доме оказалась, зашла невестка к бабе Любе поутру и попросила сок подорожника – очень тот для желудка полезен, подташнивало её ещё с ночи. Достала баба Люба из подпола баночку с зелёным пахучим соком, сняла с неё тряпицу – тут только и поняла важное про невестку, да и до той дошло.
Врач-«моряк» потом сказал:
- Шлюзы открылись.

Ну а через положенное время разродилась невестка мальчиком – крепким, голосистым. Сегодня должен забрать их Лёшенька из роддома, всё давно готово в доме для мамы и малыша.
Теперь, вот, играется баба Люба во дворе со внучкой, а та коленочку ободрала и заплакать готовится. Дед уже в окно выглядывает, а баба Люба бежит, всплёскивая руками, к Арише и причитает:
- Ой, несчастье-то какое, ой, что же с ноженькой у Аришеньки приключилось – не иначе, в больницу её повезём, а братика маленького она не увидит, придётся обождать, пока залечат ей ножку.

А хитренькая Ариша прекращает сопеть, кидается к бабушке, обхватывает её своими ручонками и кричит, что не надо ей никакой больницы, царапина совсем маленькая. Лучше приложить к коленке подорожник и тогда они с бабой и дедой дождутся приезда маленького братика, без Ариши встречать нельзя – уж она-то маме будет главной помощницей с малышом.
Ведь эти мальчишки такие хулиганы, с ними надо построже, от них одни несчастья…