А ещё на нём берет, лихо на затылок заломленный, плоский как блин, на чём только держится. Да треугольник тельника под кителем, а на самом кителе, помимо аксельбанта, из парашютных строп сооруженного, медали и значки рядами - выше всех, конечно, "гвардия", потом "отличник", а там уже и прыжковые, да не "третий класс", как у пехоты, что и в небе не была, бери выше - "инструктор", хоть и не положено ему.

Ну и китель отделан - будьте-нате, по всей форме, хоть и не уставной, конечно - тут и петлицы, самолично из мыльницы вырезанные, и пуговки одна к одной, медные, по большому блату доставшиеся, до блеска начищенные да лаком покрытые, чтобы не зеленели до поры. Да сапожки со шнуровкой, - тут, впрочем, строго по форме, разве что гладить сапоги устав не велит, ну да что уж теперь - нельзя покрасоваться?

Летел-то Валерка "по уставу", ну а то, что в багаже погранцы не пошурудили - это заслуга летунов, не зря он с их командиром в преферанс гонял в хорошие дни. Даже чайный сервиз в преф выиграл перед самым дембелем у второго пилота - тот не особо и расстроился, сам не знал, как избавиться - уж больно чашки хрупкие, точёные, с фарфора тонкостенного, неместного, с нерусской вязью по ободу и блюдцами бумажной лёгкости. Вот и Валерке с тем сервизом не повезло - раскокал, почти целиком на перевале раскокал, только две пары и осталось, две чашки и два блюдца - решил, что и того Настюхе на подарок должно хватить, да и с умыслом подарок, на двоих же.

Другие-то отсюда какие-то тряпки аляпистые везли или шариковые ручки с бабами голыми, а Валерке такие непотребство не по душе, он парень взрослый, постарше остальных срочников. Так уж получилось с армией: сначала мамка тяжело заболела, ему военкомат позволил, как единственному кормильцу, ухаживать за ней по отсрочке. А потом, когда мамки не стало, на заводе его уговаривали остаться хоть на годик-полтора, помочь со внедрением нового оборудования - токарь-то Валерка знатный, его ещё с "механки" хотели в "край" вытащить, на тракторостроительный, где известно, какие "трактора" делают - с дульным приводом. Но остался Валерка на родном авторемонтном, - и бригада с практики знакомая, и уважают тут его, и станок своими руками перебратый.

Как уж директор завода военкома уламывал, неизвестно, но оставили Валерку на год, а потом ещё и заболел он, вот и отсрочка. Толком так и не нашли, что с ним было, уж и на туберкулёз грешили и на что-то ещё, а в результате сказали, что металлической пыли надышался, когда новый конвейер внедряли. В общем, на лечение ещё полгода ушло, как раз до следующего призыва.

Вот на том лечении Валерка с Настюхой и познакомился. Она ему процедуры делала, она же и кровь брала и всё остальное - сильно у них в тот год народ посокращали, пришлось ей и лаборантом быть, и фельдшером, и чуть ли не терапевтом.
Вот заполняла Настюха какие-то бумажки после терапии, щурилась в полутьме утренней - что-то с лампой настольной случилось, а та лампочка, что на потолке висит - уж больно высока да слаба. Тут Валерка и предложил починить лампу, да белый абажур в красный горох прикрутил, а потом и замок в Настюхиной общаге починил, а дальше и всё остальное у них случилось. Настюха-то годом старше его, как раз такой мужик ей и нужен был, потом удивлялась, почему же она его раньше не встретила, в одном городе жили, а знакомы не были.
И до призыва они с Настюхой не расставались – всюду вместе, один без другого никуда и ни за что.

Так Валерка и ушёл в армейку - почти женатым, хоть и расписаться решили после дембеля.
В отпуске раз побывал, спасибо комроты, отправил с заданием важным в Союз, но и сверх того пару дней дал, дело молодое.

Ну а теперь вот два года пролетело, последние недели прошли в подготовительной лихорадке, благо, что никто не отвлекал на грязное и страшное, будто кто-то сверху ему свой дембель уже выписал. Пришлось по дороге подзадержаться, заехать к семьям сослуживцев, без этого никак, обещал пацанам ещё до того. Благо, все трое из-под Фрунзе были, где-то в пригороде жили, с аэропорта и заехал. Передал, что должен был, сказал, что ждали от него. В двух местах старики ему открывали, только у третьего невеста, мальчишки же совсем. Вот той девочке Валерка и отдал чашки с блюдцами, не сказать, чтобы от души подарил - просто не знал, что произнести, отдарился молча и всё.

Парадку нацепил уже перед приездом домой, губы пересохшие в поезде разлепил поутру, пивом тёплым нутро смазал - тяжёлая дорога выдалась, геологи в вагоне попались, а с ними вежливостью не отделаешься, пришлось за каждую вешку пить и за что-то там ещё специфическое.
И вот теперь идёт Валерка по улице, сверкает, чем положено, чубом красуется, а сам немного горюет внутри - ведь попал-то он на самый Настюхин день рождения, а без подарка, совсем ничего не придумал по дороге, даже стыдно, что ж он за мужик такой непутёвый.

Только до калитки своей дошёл, а с другой стороны улицы "Уазик" с красным крестом летит, Настюху с выезда в район везут, кто-то уже по рации ей про Валерку сказал, а потому спешит она, даже из машины выскочила и бежит, бежит в халатике, а потом кидается Валерке на грудь, колется о его значки и медальки, но только сильнее прижимается к нему. А Валерка Настюху тоже обнимает и бормочет глупости о подарке, которого не привёз - а Настюха шлёпает его ладошкой по груди, говорит "дурачок" и снова обнимает и плачет-плачет.

А Валерка больше про подарок не заикается, только думает, что бабы, всё ж таки, странные - та, к которой он с подарком приехал, - та не плакала, хотя из чашек тех ей пить отныне одной, остался её суженый в Кандагаре, как и остальные, к чьей родне Валерка заезжал. А Настюха, хоть он и без подарка, но живой - та заливается почём зря.

Ну а подарок он ей ещё купит, дайте срок.
А завтра непременно в универмаге чайный сервиз возьмёт, за двенадцать рублей, на шесть персон - он на витрине видел, пока шёл. Настюхе там пузатый чайник нравится в красный горох на белом фоне, он знает.
Главное, чтобы было кому чай пить, остальное - наживное.