Осень, первые морозы, пора...
И начинают скотину бить все вокруг, у кого хозяйство. У нас-то, бараковских, нет, у нас только фанерные халупы с метровым участком под укроп.
А поодаль от бараков стоят дома справные, с сотками, заборами, сарайками, стайками, где скотину держат. Вот в них и начинается.
Сам хозяин никогда не бьет. Не принято, да и жалко, чего уж: кормишь её, родимую, полгода, а-то и год, пляшешь над ней, комбикорм тащишь, откуда ни попадя - не покупной, конечно, кто ж его покупает-то. За пару бутылок привезет тебе в лучшем виде скотник из колхоза, да еще и стаскает в ларь.

Бить зовут соседей. С костерком духмяным, чтобы ножи прокалить, продымить - чушку не напугать заранее. Да всё равно она чует, как ни прячься - визжит, перегородки сносит. А уж если Тоху Людого увидит - всё, считай, не угомонить.
Тоху зовут почти все - дела он не боится, берёт по совести, лишнего не прольёт и в расход хозяев не введёт. Хлопнул Тоха воротами, пять минут - и уже можно заходить, уже самое страшное позади, только палит Тоха шкуру подсвинку, да снегом красноту закидывает. Кто посмелее - тому ушки, паяльной лампой опаленные - вкусные, хрусткие, чуть подсоленые. Кто слабже духом - тот на заборе висит, зырит.
Потом уж все вместе, с соседями, садятся на холодной веранде, старую буржуйку разжигают, да на чугунке свежатину жарят - вку-у-усно!

Тоха на жарёху не остаётся, берёт оговоренный кусок, потрохов каких на колбасу - и домой. Да никто его особо и не держит. Сам он не пьёт, в разговорах не силён, да и знает уже, чем такие посиделки заканчиваются. Напьются мужики - и давай выспрашивать Тоху, вкуснее человечина иль нет.
Ну да, было дело - брали Тоху т е л к о м на побег двое волчар лагерных. Только пришел он к станции один, безо всех. Там его и взяли. Доказать не доказали, но догадывались многие, что случилось у тех волков с Тохой.
Вот и пытают его, да прозвали Люды́м - Людоедом, то бишь.
А что пытать-то? Мясо, как мясо. Сладкое, да жилистое - вот и весь сказ.

Свою-то скотину Тоха не бил - не мог. Звал других.
А кроликов - только разводил и раздавал.
Животину он любил, да-а...

Лошади
Лет в семь в цыганском таборе мне нагадали при бабушке, что я пострадаю от лошади в десять лет.
Непонятно - как, неясно - где, но от лошади.
Я и без того тогда настороженно относился к лошадям - любил смотреть, как они гарцуют, как с достоинством вышагивают по деревенскому двору деда, но к ним не приближался.
А когда однажды меня посадили на старого костлявого мерина, у которого позвоночник выделялся ребристым толстым "прутом" на спине, то я испытал все неудобства быстрой езды на неоседланной лошади, какие только может ощутить мальчик. Отбило мне тогда всё, что можно было и даже то, о чем я имел только смутное представление.

На десятилетие отец подарил мне свои старые часы "Полёт" - с желтоватым исцарапанным циферблатом и стареньким кожаным ремешком. Первые часы в нашем классе, если не считать чего-то импортного на руке Витьки - сына начгороно.
Бабушка в тот же вечер вплела в край ремешка какой-то серый волосок или шнурок, сказав, что теперь мне не страшна ни одна лошадь. Впрочем, о предсказании я уже не помнил, только пожал плечами, да и забыл про бабушкины старания.

А через месяц отец положил мне под подушку холодный блестящий браслет - новое одеяние для моих часиков. Браслет чудесно щелкал, холодил кожу, а еще им было удобно открывать "чебурашки" с лимонадом.
В школу я пришёл с обновленными часами, а старый ремешок обменял в то же утро у Алика, сына сапожника, на негашеный блок с марками.

На большой перемене я достал блок и все филателисты - наши и с параллельного класса - кинулись первыми рассмотреть марки. Получилась куча мала, меня уронили, кто-то упал коленками на мою ногу...
Вечером рентген показал, что у меня сломаны две фаланги на правой ноге. После чего я не ходил в школу полтора оставшихся месяца до конца учебного года.

В том блоке были четыре марки, с надписью по краю:
"Орловская тяжеловозная порода лошадей"

А через много лет я услышал фамилию Алика в сюжете про постановочные трюки с лошадьми. Кто-то из из известных каскадёров рассказывал, что у Алика есть своё "лошадиное" слово, после которого он, каскадёр, не боится даже самых сумашедших съёмок с падениями и кувырками из седла.

Потом показали самого Алика, он стеснялся камеры, говорил, что съёмки - это не его, а вот лошади...
Тут он протянул ладонь с хлебом одной из своих любимиц, переступающей копытами в конюшне "Мосфильма".
На кисти руки что-то было - кажется, ремень от часов, без всякого циферблата.

Вот бы обменять его назад.

Чапаев
За кого нынешние пацаны играют в войнушку - не представляю.
Мы-то - за "красных", конечно, играли.

"Наши" лежат в окопах, притаились, а "каппелевцы" идут цепью.
Человека три, - больше за "белых" не находилось желающих.

Я частенько за "ту сторону" играл, прямо печать какая-то - то беляки, то предатель-комсомолец, то фашист в Бухенвальде, на городском театральном конкурсе.
Даже интересно было - стану ли когда-нибудь героем на сцене.
Так и не сложилось.

А тогда, в детстве, идёшь "цепью" на "красных" и немного обидно - у "вас" дисциплина и погоны, всё такое, - а эти, с пулеметами и Анкой, должны победить.
Ну, потому что должны.
Они же всё равно наши.

Только Чапаев должен с обрыва прыгнуть в реку.
У нас карьер был старый, с водой - вот туда наш "Чапаев"-Пашка и прыгал, прямо с самой верхотуры.
Пашка умел дыхание надолго задерживать.
Потому он всегда был Чапаевым.
Прыгнет - и плывёт, одной рукой гребя - "раненый".
А беляки - мы, то есть, - стреляем сверху. Анку уже убили, Петьку тоже, теперь Чапая достреливаем.
А он всё слабее гребёт, всё тише...
И тонет, конечно - Чапай ведь.
Потом мы, "беляки", радуемся.
Ну а потом красные все оживают и побеждают беляков.
Даже Анка.

А Пашка, бывало, в это время ещё не выныривал - дыхание тренировал.
Однажды его так старшие пацаны выволокли - за корягу под водой зацепился.
Откачали из него воду, как учили на факультативе по первой помощи, - а он первым же делом:
- Видали, как я дыхание умею задерживать?!

Видали, конечно.
Но не смеялись - он же для дела.

Пашка сейчас где-то, говорят, в Надыме спасателем работает, на воде.
Кого он там спасает - ума не приложу.
Там хоть лето бывает?
Но, если будете в Надыме, не бойтесь тонуть - Пашка спасёт, ручаюсь.
Он дыхание умеет задерживать лучше всех.