Грех
Старый маразматик-кот, насрав с утреца в спальне, совершив попытку стянуть на пол кусок размораживающегося мяса со стола и будучи чуть не убитым этим куском, а равно и, впоследствии, полотенцем, детской лопаткой, газетой, поролоновым матрацем, журналом "Космо" и высохшим фламастером, - через пятнадцать минут улегся позади меня на кресло, томно развалился, аки Клеопатра, призывая своим видом "Махайте на меня, махайте!" и вылизывает то немногое, что оставил ему специально обученный врач от бывших самцовых доблестей.
Понятие грешной совести низведено у кота до уровня торсионовых частиц - невидимых, не обнаруженных и известных только первооткрывателю.

С таким же отсутствующим выражением на лице сидел у нас в бараках на завалинке Тошка-Жало, прозванный так за внезапную жалость в некоторые моменты своей бестолковой жизни. Был Тошка вором, "своих" он жалел, этими "своими" считал всех жителей городка, потому вскрывал хаты в краевом центре: "Да оне с жиру бесяцца, в помойке сам полкалача видел!".
Сидел Тошка и хвастал жене:
- Там в хате босоножки приглядел - точь в точь нашей Таньке. Да новёхоньки, в коробке нерусской - чешскаи, наверное.
- А чё ж не взял, тютя?!
- Дак детишкино же, грех, ты шо ж...
То, что Тошка прихватил сережки и прочие бранзулетки, откопал припрятанные в стопке простыней купюры и умыкнул хозяйские часы - се грехом не считалось.
Часы, кстати, Тошка подарил Вальке-слепому:
- А чё - у всех есть, а у него нет, обидно ж человеку. Жалко его стало - пусть и у него тикают.

Гон
"У бобров крепкая семья - пары соединяются, как правило, на всю жизнь. Гон у них наступает раз в году - в декабре - феврале".

То-то и оно...

Пудель
Сашка любит фантазировать, как ведут себя хозяева встречаемых нами собак.
- А вон та маленькая, это что за порода, пап?
- Такса.
- Ой, она такая хитренькая, такая проныра, такая смешная - у неё хозяева, наверное, хохочут всё время... А этот надутый как называется?
- Бульдог, Саш.
- Ой, он такой индюк, такие здоровенные брови у него, - а сам, наверное, дома с детишками играется и они его Тошка-бульдожка зовут...
В подъезде живёт пожилая красивая пара. Он - седовласый, солидный, подтянутый, с благообразным живым лицом. Она - очень ухоженая дама, всегда красиво одета, с неторопливой уверенной походкой и королевскими манерами. У них есть карикатурного вида пуделек со смешной стрижкой, игривыми ушами и любопытным носом.
Однажды в местном магазине седовласому соседу подали несколько раз не ту бутылку вина. Я стоял чуть поодаль, возле видеопроката. Потому крики: "Манда старая, ты что мне суёшь?! Ваш сраный магазин остоебунел мне уже!" - показались мне странными, озвученными кем-то иным, не этим респектабельным мужчиной. Но в магазине были только мы с ним. Рядом крутился пудель, подвывая на слишком громкие выкрики хозяина. Я настолько оторопел, что молчал, даже когда мужчина вышел, а продавщица выбежала в подсобку.
И теперь, когда Сашка встречает в подъезде этого смешного и лопоухого пёсика, я каждый раз сжимаюсь, боясь, что она спросит про хозяев, а я не знаю, какой ответ будет правильным и честным.

Пингвин атакует!
Из фильма о животных на Первом канале:
" Пингвины собираются в стаи не для нападения , а для обороны.."

Кто бы сомневался...

Волокуши
За окном, на тропинке, на грязной холстине лежит смурная собака.
Край холстины зубами держит другая псина и тянет его на себя.
Сзади, неловко тыкаясь мордой, болящую подталкивает третья.
Вокруг бегают еще штук пять и о чём-то спорят, переругиваются, скулят, волнуются.
Вся процессия медленно двигается в сторону арки, которая выводит на теплотрассу.
Лежащая на холстине немного помогает двум волокущим, подпихиваясь лапой. Те на неё оргызаются - только мешает, слезая с тряпки.
Те, что бегают вокруг - они не просто так. Они лают на прохожих и не дают пройти по тропинке, охраняют.
Сюр.

Чёрные
Возле дома продолжаются копательные работы, которым нет конца.
Время от времени начинает моросить дождь, таджики сбиваются под козырёк подъезда и отказываются слушаться бригадира-казаха.

Вчера вокруг образовавшегося бардака начал туда-сюда шмыгать смоляного цвета котёнок, с единственным белым пятнышком на носу. Он уже не кроха, четыре-пять месяцев, чуть подволакивающий лапу, с сорванным, как у бригадира, голосом, клокотанием вместо крика и пугливостью - рядом довольно много бродячих собак.
Все местные ворчали:
- Сожрут его "чёрные".

Таджики взяли котёнка к себе, сделали немудреную загородку на время дождя, принесли что-то вонючее в пластиковой тарелке, вроде "доширака".
Бригадир вздохнул и в обед положил в тарелку котёнку кусочек колбасы, - от себя.

Сегодня бригадир почти не кричал - слушались его беспрекословно.

Лихо
Нужным делом занимается Михалыч, полезным делом.
Ну а то, что несознательные да непонятливые какие дразнят его "Миха-Лихо", - так это по скудоумию, по глупости человеческой.
Зато все в округе знают: ежели сам не можешь народившийся выводок котят утопить или, скажем, ощенилась сука дворовая, да некуда девать этих проглотов - неси к Лиху, он справится.
Заходишь, значит, во двор, - справа сараюшка. Дверца поленцем заложена: открываешь дверь, а там, за загородкой, стоит глубокий короб с натянутой мешковиной. Вот в этот короб и ссыпаешь принесенных кутят. Потом в сенки заглянешь, на старый сундук положишь, чего принёс - и можешь не тревожиться: все Лихо сделает в лучшем виде.

Нет, оно, конечно, можно бы и не приносить ничего, но как-то так повелось, что с пустыми руками к Лиху не идут - кто сала шмат, кто сыра головку, а кто и баранью ногу или маслица с собственной маслобойки. Бывало, что и деньги выкладывают, но их Михалыч не любит брать, брегует.
Сам сидит в доме, сетки плетет на продажу - сетки-то у него знатны, даже рыбнадзор их не режет, себе инспектора забирают. Видят, конечно, Михалыча работу, но не пеняют ему. Понимают - мастер.
А он и не стыдится за свой труд, знает, что лучше него никого в плетении нет. К нему даже в ученики набивались, секреты распознать, да не любит этого Михалыч, только жене и показал, как с крючком управляться, как узлы нужные вязать. П о у ч и т ь, конечно, её пришлось - и пряжкой флотовской, и так, затрещинами. Однако ж, теперь копеечку и она в дом несет, хоть ей Михалыч не разрешает свой фирменный знак ставить на край сетки - хитрого такого голыша-малыша из лески, на свинчатку намотанной.

Ну а как пятница настаёт – тут у Михалыча перерыв, давно заведено. Соберёт с утра всё, что в коробе н а к о п и л о с ь, увяжет пищащих слепышей в мешок, закинет в него припасенных камушков, да на притоку идёт. А там уж – в воду, куда ж еще.
Как-то, давно уж, встряла в это дело Наталка - молодая была, не получала должного укора от мужа, жалел её, сироту. Но тут решил не миндальничать – поучил раз тем же ремнём с пряжкой – боле не понадобилось, в н я л а. Теперь-то и не лезет, знай себе нахваливает добытчика.

Бывало, правда, дрянь какую принесут – шоколадных батончиков или апельсинов каких-нибудь. На что они Лиху: сам сладкого не ест, зубы бережет – все сохранил, как один, хотя уже шестой десяток идет. Наталья – как он, во всём с ним согласна, тоже без сладкого живет. Своих деток им не дал бог, а чужим раздавать – много чести. Хоть выбрасывай.

Ну а в субботу у Михалыча баня заведена. Да не своя, в свою он не любит – топи её, бди. Идет в общественную, где с утра женский день, а уж после обеда – только мужикам положено.
И вот тут-то Лихо отдыхает за всю неделю, косточки распаривает, парку поддаёт, да суставы разминает.
Ну и, как положено, водочкой греется с мужиками, глядючи, как молодые бегают в парную снова и снова. Сам-то уже хлестаться не идёт, сердце бережет, хоть и не сдавало оно пока.
Водка у него своя, на клюкве настоенная – тоже в сенках о с т а в и л и туесок, вот в дело и пошла ягода. Ну, а коли не хватит в разговорах да думках употребленного, - банщик Колька из своих запасов достанет, это уж как пойдет.
Одно худо – поначалу Михалыч под водочку-то веселится. А уж когда остаётся в раздевалке совсем немного стариков-сверстников – тут его и разъедает вечная тоска – по мальчонке плачется, мечту свою сокровенную всем подряд выдаёт. Жалится, что валеночки бы сам ему катал, да на реку с собой брал. Научил бы плести сетку, рыбу правильно потрошить, чтобы горечь во вкус не попала.

Ну плачет и плачет – кто ж ему чего скажет. Тем более, что под такой плач и поить он на свои начинает – грех отказываться. А балабольство Лиха можно и мимо ушей пропускать, за дармовое-то.
Только Кольке-банщику удивительно. Всё ведь знает Михалыч. Во всё вникает, везде и всем себя мнит. Да только того не знает, что раз в полгода, как по календарю, выскребывает себя Наталка, подчистую выскребывает. Сеструха-то у Кольки в больничке работает, нянечкой – сама дивится, да молчит уж, только Кольке и сказала.
Да и пусть их, у каждого свои потемки.

А Михалыч дождётся в бане последнего уходящего, соберет свои тряпки, натянет кальсоны и побредет к себе – чистым, да выплаканным. И на сегодня-завтра больше никакаких дел, только кроссворды, да телевизор. А уж с понедельника – всё заново, труды и заботы. Некому их переделать за него, понимает это Михалыч.
Ну да - справится.
А там, может, Наталка и помощника народит – сорока ведь еще нет. Да и сам он – хоть куда.
Только бы не забыть мешковину в коробе перестелить. Понесут ведь с утра, да в сенки поволокут дачки.
«Лихом» марать кажный горазд, а как до дела – так в сенки…