ЛИКВИДАТОР. Рассказ 2: Как на меня КГБ дело заводило.
Пояснение от меня, pravo-na-iq.
"Георгий" - ликвидатор от ЧАЄС и спец по атомной энергетике. Мне показалось актуальным в связи с 25-летием событий и треклятой ФУКУСИМОЙ сохранить для памяти его рассказы. Так сказать, с места событий компетентным незаангажированным взглядом: редкость.
Начальником реакторного цеха №4, ведавшего аварийным блоком, был мой тезка Георгий Рейхтман. Один из немногих людей из смены, кто предпочел уйти с потерей в зарплате раз в 5, но не участвовать в эксперименте, который привел к катастрофе. Потом вернулся уже на разрушенный блок.
Снюхались мы с ним не сразу — сначала я обложил его матом, когда наши конкуренты от большого ума перерезали кабель на полсотни жил, на который у меня была куча датчиков завязана. Дело даже не в том, что сращивать кабель пришлось в очень неприятном месте, а в том, что на действующей станции невозможно найти кусок кабеля, а чиновникам из МАГАТЕ без моих данных, наверное, зарплату бы урезали. В общем, поговорили по душам, и тезка ко мне проникся — возможно, зауважал мое знание великого и могучего. Настолько, что, когда года через два возникли проблемы с одним из датчиков, а Рейхтман узнал, что я на блоке, он заявил, что примет только акт за моей подписью. Думаю, что он хотел между делом заодно и мою капитализацию в институте повысить, но достиг противоположного — мне стали завидовать. Было б чему!
Короче, сидим однажды с тезкой на РЦ-4 и лясы точим. Разговор зашел об образовании. Жора утверждал, что школа уже сейчас ничего не дает, а скоро и институт в формальность превратится. Я возражал — так случилось, что я вечно заканчивал элитные учебные заведения на пике их славы. Жора подозвал одного из подчиненных:
— Ты что заканчивал?
— Как все, Энергетический.
— Вот Жора (кивок на меня) тебе ежедневно данные приносит, а ты их на графике рисуешь.
— Ну?
— А зачем?
Как говаривал наш шофер-балагур: вопрос не по зарплате. На лице у человека отразилась напряженная работа мысли, но в членораздельные звуки она так и не вылилась.
— Ладно, — продолжал Рейхтман, — сегодня данные выше или ниже, чем вчера?
Нет ответа.
— Свободен, — сказал Жора и вздохнул.
Я поймал краем глаза взгляд уходящего сотрудника, и подумал, что товарищ-то не так прост, как кажется, и этот разговор еще аукнется… И как в воду глядел.
Срок моей командировки заканчивался, хоть мне ее и продлили на месте. По блоку бегал мой сменщик, а я сидел в штабе ОГ ИАЭ и писал отчет. В штабе лучше, чем на блоке, если не подходить к вешалке, где когда-то висела телогрейка Попова (те места, где когда-то висела телогрейка Попова, полагалось знать наизусть, но с ним самим я познакомился только через год). Отчеты писать я не люблю. Неожиданно оказалось, что за эти 2 месяца мы черт-чего наделали, так что по-хорошему хватило бы на толстый кирпич… Но фигушки! Кратость — сестра таланта.
День выдался спокойным. Телефоны молчали. В том числе и тот, что с гербом. В штабе — Боровой (наш Янус-У) и Борохович (Янус-А). Борохович всегда утверждал, что его фамилия — белорусская. Но я видел его в афганке (так у нас одевали особ, приближенных к государю-императору) и этому не верил: красавец-мужчина, и совсем не белорусской внешности.
Надоело мне карябать бумагу пером, и говорю я Боровому:
— Сан Саныч, пойдемте, покурим?
Сан Саныч не курит, но пообщаться всегда рад. Вышли в коридор, общаемся. Я дымлю. Вдруг мимо нас проходит птица в странном оперении: симпатичный парень чуть постарше меня, полковничьи погоны, но воротник бушлата явно не уставной, из какого-то хорошего меха.
— О, Жора, — говорит Боровой, таких людей надо знать в лицо — это наш новый кагебешник.
С 20.00 до 22.00 у нас в штабе была ежедневная оперативка, на которой я обязан был присутствовать, как мелкая шишка на ровном месте. Одновременно проходили оперативки у военных, летчиков и кагебешников. Начальники оперативных групп (генералы) считали своим долгом зайти к нам перед совещанием, поприветствовать — заодно и выведать чего-нибудь. Никогда не пожимал руки такой куче генералов сразу. Теперь, значит, один генерал набрал свою дозу, и вместо него прислали полковника.
Мы еще немного поболтали с Сан Санычем и пошли к себе. И что я вижу?
Полковник КГБ стоит по стойке «смирно» и явно катит баллон на нашего Бороховича. У Бороховича лицо красное и очки на боку. Увидев меня, он поднял дрожащий палец и показал на меня — «Вот, это к нему».
Тут у меня произошло расщепление сознания, и я одновременно начал думать три мысли:
1. Кто стукнул? Ну, это не бином Ньютона.
2. Об чем стукнул? Тоже можно догадаться.
3. Как бы мне спесь с полковника сбить?
Полковник сделал четкий поворот налево и спросил меня, сурово и веско:
— Вы почему максимальные цифры по температурам в Гидромет не даете?
Так, думаю, лицо у тебя умное, наверняка ты про термодатчики чего-нибудь прочитал. Значит, как говорят медики: прежде, чем поговорить о слонах, поговорим о червях.
За это время я естественным образом принял хорошо продуманную позу: сижу, развалясь на стуле, вполоборота к полковнику.
— А вы что, сюда за рекордами приехали? — говорю нагло. — Это вам лучше в какой-нибудь колхоз.
— А почему так агрессивно? — удивился он.
— Я даю те цифры, которые объективно отражают обстановку на блоке, — это я металлическим голосом произнес. И резко меняя тон, забросил наживку:
— А чего вы хотите? Я и по радиационным полям максимальные цифры не даю.
— А почему? — проглотил наживку полковник.
Следующие минут пятнадцать я рассказывал полковнику про радиацию, про то, что смысл имеют не максимальные цифры, а непрерывность передачи данных, про то, что система диагностики непрерывно развивается… В общем, полоскал мозги, как мог. Полковник все это слушал с интересом, развесив уши. Борохович за его спиной постепенно приходил в себя, а когда я произнес словосочетание «эффект Комптона» (это у нас было кодовое слово для полоскания мозгов неспециалистам) — даже показал мне из-за спины полковника большой палец.
Наконец мне надоело ломать комедию, и в вежливых, но скупых выражениях я дал понять полковнику, что недосуг мне более с ним лясы точить, и, собственно, меня работа ждет. Полковник посуровел, снова принял стойку «смирно» и произнес:
— Хорошо. Тогда мы не будем начинать расследование.
И тут я почему-то очень ярко представил себе, как два неразговорчивых автоматчика ведут меня к контрофорсной стене Саркофага, чтобы там же немедленно и расстрелять.
