Цыган пытается украсть картошку. Запихал две картофелины под дурацкий свитер с чужого плеча. Когда стало теплее, свитер не снял - боится, что картошка выпадет.
- Выложи, - говорю. Я с хозяином договорюсь, кило вечером честно унесёшь, не пались.

У него дома семья. Восемь или девять детей у сестры и, кажется, кто-то у него самого.

Казахи пытаются командовать и не работать.
Мы переглянулись с гыкающим. Два мешка с морковкой уронили на халявщиков - прямо на голову. Те молча стали таскать мешки, да ещё и помогать младшему азербайджанцу - у него не хватает роста под подачу.

Дагестанцы полезли драться из-за случайно услышанного "чёрные" - от гыкающего.
Пока выяснили, что было сказано про гнилые мешки - сорвали на него в угрозах голос, лезть впрямую побоялись - нас двое, остальные в стороне. Дагестанцы отошли в сторону, чего-то вытащили из своего странного платка-мешка. Я взял в руку щепку от ящика, я умею бить насмерть, а "одесса" - так стали звать гыкающего - намотал на руку пакет с камнем в ладони. Но дагестанцы принесли судок с пахучим мясом на всех. Картошку варили в подсобке на все бригады, укроп тоже "халявный" - вкуснее я ничего не ел за последний месяц.

Пока ели, младший казах рассказал дагестанцу, как коптить в камнях рыбу. Оказывается, рыбы в Дагестане полно, хотя могут за неё и убить. Но убить могут за всё - за это вместе повздыхали.

Когда разгрузились, Селим-хозяин раздал всем деньги. Оказывается, Селим тут самый странный хозяин - остальные платят не каждый день. Или вообще не платят. Иногда платят пинком и сеткой с гнилыми овощами.
Мне выдал больше других. На всякий случай сказал: "бригадирские. Без Умника загрызли бы друг друга". Никто не возражал.

Умник - это я. Хотя, конечно, Бондарчука Селим не смотрел и уж тем более не читал книгу. Просто я подсказал Селиму, который разговаривал с кем-то из контрагентов по телефону, что "треть" - это тридцать три процента, а не тридцать. Он об этом рассказывал всем своим целый день и издавал какой-то гортанный восторженный звук.

Кило картошки цыгану Селим выделил. Почти не побитой, просто с содранной кожурой - её нужно сразу сготовить.

Гласные
Вместо Селима с нами остаётся Паша. Он учётчик, если по ранешному. Или - надсмотрщик - если совсем-совсем по ранешному.
Паша - сын сестры Селима. Селим на него ворчит, но нас просит обращаться с Пашей уважительно.
Паша ничего не просит - он требует. Например, чтобы его называли с ударением на последнюю гласную - Паша. Ну а нам-то что - называем, только посмеиваемся.
Смеяться Паша запрещает, самого весёлого нагружает бессмысленной работой - перебирать гнильё очередной раз или, зачем-то, закидывать этим гнильём штабель ящиков с нормальными продуктами.
Ещё Паша запрещает нам обедать всем вместе - можно только по одному. А ещё лучше - вообще не есть. Мы думаем, что это шутка, но такое длится всю неделю.

Иду к Паше в подсобку, называю на "вы", разговариваю вежливо.
Паша пренебрежительно "тыкает", не поднимая глаз от бумажек с циферками на столе, сердито дёргает худосочной бородкой - Паша много моложе меня. В конце монолога грозит "санкциями". Я ему уже жестче отвечаю про штабели ящиков с какими-то железяками, которые соплеменник Селима оставил на сохранение. Ящики стоят стопками в два человеческих роста, могут упасть на людей.
- Могут упасть, - это я киваю Паше на него самого.

Паша краснеет, психует и брызгая слюной начинает что-то нести про соблюдение законов предков, про Аллаха, запрещающего есть до захода солнца в такие дни.
Я спрашиваю его, запрещает ли Аллах воровать у собственного дяди. Паша молчит, подавившись слюной.
Забросанные гнильём ящики Паша "списывает" перед Селимом. За это Селим даже грозил нам урезать зарплату - дескать, овощи гниют из-за нашей нерадивости, кидаем с самой верхотуры, кожица портится. Мы и правда обнаглели, нам лень тащить сетки с верхних стеллажей, швыряем их вниз, не заботясь о товаре. После угрозы Селима стали аккуратнее. Но товар всё равно гниёт. Селим в бешенстве. Наверное, потому он не возражает на Пашины запреты наших обедов. Хотя он и понимает, что голодным много не покидаешь, но поддерживает уважение к родственнику и субординацию.

Ящики с гнильём увозит пожилой мужик на "шиньоне". Он грузит ящики сам, чего не бывает с остальными водителями - они даже борт ленятся открыть. После погрузки он заходит в подсобку к Паше и о чём-то там шепчется - нам только видно в большое стеклянное окно, как они что-то пишут на листе бумаги, поочерёдно зачёркивают, приходя, наконец, к какому-то выводу.

После моих слов про воровство Паша промолчал, когда мы сели поесть в обед.
Как раз перед этим отъехал шиньон с тем жуликоватым водилой, в этот раз за гнильём вместе с "шиньоном" приезжал и старенький ГАЗ-69. Обороты у Паши росли.

Подъехал Селим. Показал мне какие-то бумаги - посмотри, мол, помоги написать письмо в администрацию.
- Только отдохни пока, - грузили, вижу - "газик" отъехал.
- Да нет, давай свои бумаги, не устал, тот водила сам грузил, торопился куда-то, - отвечаю.
Мы с Селимом на "ты".

Селим смотрит мне в глаза, молчит, совсем не моргает. Я молчу тоже.
Он тихо, чтобы слышал только я, что-то произносит. Кажется, это латынь - говорят, Селим учился на юридическом там, у себя. Даже, вроде бы, был ментом.
- Умному - достаточно, - так же тихо переводит Селим.
Я по-прежнему молчу.

Минут через десять разборок и перетряхиваний всех ящиков и сеток, после сверки чисел в накладных и подведении итога мы видим через стекло подсобки, как Селим волтузит короткой дубинкой Пашу. Паша орёт и в чём-то клянётся. Селим выталкивает Пашу из подсобки, швыряет дубинку в угол и произносит какое-то смачное и, видимо, оскорбительное слово. Паша понуро уходит.

Вечером нам для поправки столбика на въезде требуется палка покрепче и я подбираю в углу подсобки ту дубинку.
Она оказывается пучком старой соломы, вроде раздолбанных палочек от обычного веника. Пучок лёгкий и вряд ли причинил особый вред Паше. Но своим я ничего не говорю, когда все ржут, вспоминая, как Селим бил Пашу.

На следующий день Селим обедает с нами и рассказывает много горских анекдотов, гортанно акцентируя гласные, - мы хохочем взахлёб, теперь всем можно смеяться.
Но это уже другая история.