И вот я весь такой хороший однажды нашёл кошелёк. Ну-у, как "нашёл" - поднял. Нагнулся в книжном магазине, чтобы конверт с пола подобрать, а под столом кошелёк лежит. Чёрный, с такими железными пимпочками, которые защёлкиваются - точно как у бабушки. Только бабушка ещё и изолентой заматывала кошелёк - для надёжности, что ли...

И я кошелёк поднял, а сам его держу у ноги, чтобы продавщица не увидела. Сначала и не понял - зачем это я так. Можно же было выскочить и найти того, кто потерял, тем более, что до меня какую-то книжку старушка покупала, на учительницу похожая. Или на кассе оставить можно было - чтобы тот, кто потерял, вернулся и обнаружил.
А я - промолчал. Сунул тихонько в карман и пацанам уже на улице признался - они меня ждали там. А это считалось, как будто все нашли - я же не один был. Но распоряжаться мог только я - ну, правила у нас такие были про находки: кто нашёл - того и "сИка" - потеря, значит.
И мы давай подсчитывать, сколько всего накупим на то, что в кошельке. А там деньги немалые - три рубля одной бумажкой и ещё пятак старинный, послевоенный, у меня в том году батя родился.

И я не тратил те три рубля всё лето, до самого первого сентября. А очень хотелось потратить - в школьной столовой для тех, кто на школьном огороде "отрабатывал" пекли булочки наши любимые - посыпушки за три копейки. Это, получается, можно сто булочек сразу купить. И ещё пятак останется - если его примут, а-то уж больно старый.

И все пацаны, конечно, помнили про ту "трёху", и мы почти каждый день обсуждали, на что её потратим. Но сначала меня слушали, я с тем кошельком вообще стал самым главным - ну ещё бы, мы больше двух пятнашек и не видели никогда, чтобы они своими личными были, а тут такое богатство. Кто-то предлагал купить "монгол шуудан" с животными - это марки такие красивые - но мы не стали, потому что марок шесть или двенадцать, плюс блок - а это нечестно, надо на всех делить, но не разделять же серию.

И вот на первое сентября мы нашли куда деньги потратить, хоть было немного жалко. Да если честно - было очень-очень жалко. Тогда Вадька пришёл в школу с астрами, как все, но без портфеля, почему-то. Вадька сказал, что у него папка ушёл далеко в море и забрал все деньги, чтобы там пресную воду покупать у туземцев. А мамка у него сильно пила, это мы и так знали. Ну мы на те деньги Вадьке ранец и решили купить или сумку какую, если получится. Или даже портфель, как у старшеклассников. Пусть даже не новый. И пенал ещё, и тетради...

В общем, у нас даже на булочки не осталось - там у Вадьки ещё со штанами получилась история...
Но собрали мы его, хоть и кое-как.
А он дурачок был - взял и похвастался в классе, что ему пацаны всё купили. Учительница директорше сказала, та проверила в магазине - вот всё и вскрылось. И началось - откуда деньги взяли, да кто вам позволил. Тут про меня и узнали, что я тоже участвовал. А у меня же оценки и всё такое - и вообще, хороший мальчик. И бабушка у меня заслуженная, сказали - ну как на такого плохое подумаешь. Потому и не ругали почти, только бабушку вызвали, пока родителей не было - папка в командировке, а мама с сестрёнкой в больнице.

Бабушка пришла, с директором школы поговорила, а дома давай выспрашивать - как всё было. Ну я ей честно и рассказал - про кошелёк, про пятак старинный, про ту старушку. В кошельке-то я теперь держал разные сокровища - камни красивые, с дырочкой посередине, как на море - у нас таких и не бывает, откуда только подобрал, уж и не помню, да нипель запасной от "школьника" - хоть самого велика ещё не было, но родители мне обещали за хорошие отметки его купить, я ж хорошим мальчиком был, получше других.

А бабушка всё это выслушала, а потом взяла с прялки мокрую прядь конского волоса - она его закручивала для шиньона - и ка-ак хлестанёт мне прямо по лицу этим волосом. И больно, и обидно, даже и не знаю, что больше. И противно - он такой вонючий, волос этот. И я прямо зарыдал в голос - чего это меня по лицу бить, бабушка никогда-никогда на меня руку не поднимала, даже когда и следовало бы, а тут...

А она помолчала немного, а потом говорит:
- Это чтобы ты запомнил. Ты ж знаешь, что плохо поступил, но помаешься - и забудешь. А вот то, что попало тебе - никогда не забудешь, вижу. Вот и помни, что натворил. А сейчас - видеть тебя не хочу, пока кошелёк тот не отнесёшь, куда надо. Как хочешь и куда хочешь иди - но глаза бы мои тебя не видели!

И я выскочил с кошельком в руках, он тяжёлый, в руке нести неудобно, а на верёвочке - боюсь, что порвётся. Тогда же мы как прятали сокровища - мешочек с сокровищем привязывали на верёвочку, а ту верёвочку - изнутри к карману трико, чтобы в кармане старшие пацаны не нашли чего ценного. И тот мешочек болтался и по ноге шлёпал, когда идёшь - это нормально, не потерял, значит. Вот и у меня такая веровочка была привязана к кошельку, ещё с тех пор, когда там "трёшка" была - а сейчас-то уж только камушки.

И я побежал к тому магазину, а он уже и закрыт, у нас рано магазины закрывались, и помню я, что стою, как дурак, посреди улицы, мимо куда-то люди идут, а я - то ли плачу, то ли это "слепой" дождик шлёпает по щекам - так у нас дождь называли, который моросит при солнце на небе.
И что дальше было - как отрезало у меня, только помню, что вернулся я домой без кошелька и бабушка ещё несколько дней не разговаривала со мной. И только тогда заговорила, когда я у неё остался ночевать и почитал им всем, инвалидам, на ночь чего-то доброе-доброе, они злого не любили слушать, говорили, что злое у них вместе с ногой отпало или с глазом невидящим - у кого как. А потом мне бабушка оладьев напекла, а сама плакала, пока я ел и мешала мне сметану зачерпывать, по лицу гладила, как будто мне больно.

И вот я про всё это почти забыл, а сейчас хотел вам написать, что отнёс в тот вечер кошелёк и как-то ту старушку чудом нашёл, я даже вспомнил, где дом был у той старушки и что она оказалась настоящей учительницей, она потом мне с французским помогала, я из-за неё медаль на сибирской олимпиаде школьников получил. И вот только я начал про старушку и олимпиаду писать - и меня будто хлестнул кто-то по лицу, прям аж загорелась кожа целой полосой через всю физиономию - и я сразу всё вспомнил, про то, что от книжного до пристани добежал и швырнул тот кошёлёк за дебаркадер, а веровочка дурацкая за понтон зацепилась и кошелёк на самом нижнем понтоне повис, хоть и утоп, а лезть за ним мне страшно было, очень уж поросло там всё какими-то зелёными водорослями - и я рванул домой, и бабушка ничего не спросила у меня об этом никогда. И в кошельке том, я теперь вспомнил, остался целым тот старинный пятак, который послевоенный. Да только теперь он, наверное, весь зелёным в воде стал - если старинные пятаки и правда медными делали.

И потом мы с бабушкой много раз всякие истории о потерях читали, - у неё глаза всё больше болели, сама почти не видела, - а она ни разу меня ни о чём таком не спросила, хотя и могла бы. И не корила ни за что такое, и не трогала больше меня, хоть и ворчала иногда. Я ей потом, когда был в старших классах, подарил свою медаль за французскую олимпиаду - очень она ею гордилась.
А бабушка у меня, кстати, никакая и не заслуженная была.
Обыкновенная бабушка.