Это Витька так привык – Димка да Димка, а батя Димона сызмальства Димитрием называет, для солидности - как чувствовал, что младщий в отца пойдёт - и ухватками, и руками умелыми. Витька-то всё больше «головой работает» - это его так батя защищает перед Димкой. Младший отцу и баню перебрать помог, и с комбикормом когда, и шифер перекласть - а у Витьки руки из того самого места, какой из него помощник. Конечно, шифер-то на его деньги куплен да и комбикорм не из воздуха взялся - но это промеж ними не считается. "Рукосуй" – значит, так тому и быть, комбикормом тут не прикроешься.

Но Димон никогда и не зазнавался - да, младший, любимый, золотые руки - но брата не забывал, а когда припекало, как в тот раз с докторами для Галки - и выручал, слова поперёк не сказав, что, мол, сам виноват, думать надо было, чего ж без страховки лезть - а ведь мог сказать, чего ж...

Вот и сейчас - по дороге закупился, как полагается, не любит Димон с пустыми руками приходить, всегда что-то принесёт Маришке или Галке, а Витьке пакет покажет на пороге, с вопросом - мол, ничего, Галка не возражает, что "у нас с собой было", а-то могу и убрать до лучших времён.

Сегодня прятать не надо - Галка с дочкой в санатории, тут, рядом, за речкой. Так что холостюет Витька, даже щетиной оброс с одиночества-то: простыл недавно, пару дней отлежаться пришлось с температурой, но сейчас всё нормально, да вот и лекарство Димка принёс, сейчас они его с перчиком да лучком, чтобы пропотеть и завтра к обеду как огурчику на склад появиться с проверкой, он уже договорился со своими, в офисе нечего глаза начальству мозолить.

Начали неспешно, под грудинку: и солено-то, не сказать, чтобы с рецептом каким хитрым, а вот поди ж ты – не повторить засола, как ни пытайся, - во рту тает.
- Темрюковский засол? – спрашивает Витька, набулькивая вровень с краем. – Помирились они с батей, что ли?
- Помирились, ага. Как дети малые, - ухмыляется Димка.

Батя с Темрюком, соседом, поругались ещё по лету. И что у Темрюка переклинило, кто его знает – да вот решил межу, которая сроду была тропинкой протоптана и не нужна никому – разгородить всерьёз. Горбыля понавёз, столбы вкопал. Сын-то, бывший Витькин одноклассник, с города вырваться не мог, так дед сам всё ставил-городил.

Ну а как последний столб стал ровнять, так мыкнул что-то и сам в яму сполз – спину переклинило. Хорошо, батя видел, подбежал, вытащил, до сенок донёс, там уже и бабы забегали, мамка прополиса принесла, темрюковская тёть Зина зачем-то инфракрасную лампу притащила, потом уж и за медичкой сбегала в школу, - откачали, в общем. А вечерком Темрюк своей знаменитой грудинки принёс, которую сроду для соседа не жалел до загородок этих, батя самогона выставил – тут он качеством с темрюковской продукцией поспорить мог – в общем, приняли, обнялись, слезу пустили, а назавтра, Димка говорит, наняли тракториста, чтобы тот забор выкорчевал и новому учителю во двор увёз – тому избушку дали справную, а вокруг сильно неухожено, дорогу ЗИЛами раскатали по-осени, огораживаться надо.

Посмеялись, разлили ещё. Витька вспомнил:
- А Темрюк-то знаешь чем был занят в городе – ну, Лёнька, сын? Его ж в СОЧи отправили командовать, то ли на его беду, то ли подопечным в наказание.
- Это какие ж части под Сочи-то у нас стоят, Темрюк-то им зачем, он же не из этих, вроде, не из морских, - Димка чуть осоловело помотал ладонью, изображая то ли чайку, то ли рыбу.
- Да не Сочи, не город, в смысле – это у нас так называют вэче, место такое для самовольно оставивших часть, - сокращённо и выходит «СОЧи». Вот туда Темрюк-младший и загремел – хотя, вроде, с повышением звания.

Темрюк у них был кем-то вроде анекдотного «Вовочки». Чудил Темрюк с детских лет – до сих пор ходили рассказы о том, как он в десятом классе вымазал батарею зелёным пластилином – точь в точь под цвет краски. И физик, которого все не любили, по своему обыкновению решил погреть задницу во время ответа нерадивого ученика, - прислонившись к натопленной по зиме чугунной «гармошке». Так никто и не сдал Темрюка, даже когда физик с визгом бегал по классу потрясая блескучим пластилиновым задом и грозился всем устроить выпускной по полной программе.

- Ну вот, назначили его, да скоренько, не как обычно у них делается, не месяцами бумаги подписывались. Прежнего-то начальника за промашки уволили – за последние пару месяцев в этих «сочах» аж десять дел на солдатиков и офицеров прокуроры завели. В общем, не справился прежний, поставили нового, с напутствиями и личными просьбами – больше округ не позорить. А тут с прежним начальством попрощаться надо было, да с нынешним обсудить те самые напутствия – вот после них Темрюка и сгрузили дома, он толком и в части-то не был в первый день, только до столовой и добрался, а там уж...

В общем, разбудили его ночью – в части ЧП, драка. А там не драка, а так, махач, с дури и скуки – один не то сказал, другой не так понял, за первого земляки вступились, за второго сержанты впряглись. Дежурный офицер был из новеньких, необтесавшийся, вот и решил, то ли дагестанцы омских бьют, то ли ещё что-то на национальной почве – так и доложил обстановку Темрюку. Тот как был в трикотанах с лампасами и «олимпийке», так и вломился в казарму. А казармы-то у нынешних не то, что прежние, в томских степях листами «рубера» крытые – тут у них теперь и сортир в тепле, и душ, и тумбочки-табуреточки резные. К ним ведь родителей чаще пускают, чем в обычную часть, да и материнские комитеты постоянно заезжают, проверяют, не нужно ли чего, не притесняют ли… Ну вот, Темрюк заскочил в казарму, а там у дверей здоровенный дагестанец стоит, орёт на кого-то. Обернулся паренёк назад на хлопание двери, смотрит – какой-то шибздик в трикотанах с помятой рожей. «Ты кто?» - спрашивает. А Темрюк ка-а-ак взревёт: «Я – Те-е-емрю-ю-к!» да схватил при этом табуретку за ножку и прямо седалищной частью того интересующегося в рожу – тресь!.

А табуретки у них были от нечего делать вручную отлажены, с вырезами под руку в крышке, с выступами под костяшки пальцев и даже фольгой в этих вырезах отделаны, для красоты. Вот тем вырезом полукруглым, с выступчиками маленькими по всей длине, солдатику в лоб и попало. И отпечаталась у него вроде как улыбка зловещая, с зубами вампирскими – это теми самыми вырезами под пальцы.

Тут сразу все успокоились, смотрят то на Темрюка, то на дагестанца – и не знают, что делать. В общем, урегулировал он конфликт, больше такого не повторялось, а тот дагестанец вовсе оказался аварцем и гордился своей «печатью» на лбу, она у него долго не сходила и он себя из-за этого главным в казарме считал:
- Меня, - говорит, - сам Темрюк назначил!.

Темрюк ту фишку с печатью просёк и заказал у одного умельца в части такое…как оно…факсимиле – с той ухмылкой зубастой – и ставил эту печать на все внутренние распоряжения, вроде фирменного знака. Ну, понятно, проверяющие поворчали для острастки, но дисциплину-то он навел – вот и отстали, его дело, как подопечными управлять. Теперь, говорит, аварец у него на сверхсрочную хочет остаться, если разрешат – всё ж, как-никак, прошлое-то место службы он оставил, хоть и не по своей воле. Была там история...

Димка посмеивался, слушая и пытаясь перехватить Витькину табуретку за ножку – тяжеловато, не так просто зафитилить кому-то, силён Темрюк.
- А ты бы взял Лёньку как-нибудь, да со всем семейством – к нам погостить. Посидели бы по-соседски с Темрюками, свинку бы закололи, батя в этом году выкармливал по новой методе: десять дней от пуза кормит, десять дней впроголодь, так слоёв получится больше, сало нежнее. Хотел опять экспериментировать – знакомые азербайджанцы мандарины давленные продавали, задарма, то ли подморозились, то ли ещё что не так с ними, - вот батя и хотел попробовать свинок мандаринами кормить, как евреи – кто-то ему насвистел, что в Израиле свиней апельсинами кормят, потому у них мясо сладкое, вот бы такое попробовать… Ну, мы ему с соседом запретили портить продукт, Темрюк-старщий сказал, что отказывается «еврейское сало» солить. Еле отговорили, в общем, так что грудинка в этом году будет повкуснее прошлогодней, приезжай, а?..

- Да я бы… - Витька с грустью докапал последнее в рюмки, - я разве против, но не получится, разве что уж одному смотаться, а-то и правда, давненько не приезжал. Понимаешь, - он сокрушенно развёл руками, чуть не выплеснув налитое, - ну не любит Галка к вам ездить. Я сначала думал, что, может, из-за того, что городская она, скучно ей, податься некуда. А она, ну, если честно – какой-то зуб имеет на всё тамошнее. Я тебе больше скажу… давай, махнём, дорасскажу...

Выпили, убрали пустую бутылку под стол – примета, нельзя оставлять. Витька вспомнил:
- Ну вот, насчёт зуба… Ты знаешь, она почему-то на тебя зуб имеет, что ли. Или на всех там – на тебя, на батю, на Темрюка, ещё с самой свадьбы, почему-то… Вот как разговор про вас не заведу, так морщится, будто о вражинах каких рассказываю. Я и говорить тебе не хотел, тем более, ну вот что ей, скажи, нос воротить, кто ей с врачами помог, кто лекарств понавёз – почему хотя бы формально не поблагодарить тебя, ну что она за...

Витька, осёкшись, махнул рукой, заметив, что Димка косится на настенные часы.
- Пора? Может, ещё?..
- Да нет, поеду, обещался, мои ждут, завтра надо в школу заехать, да и без того… Хорошо посидели, досидим ещё, - Димка встал и чуть пошатнулся – отсидел левую ногу, заслушавшись.
- Ну ты…это… не бери в голову, что я наговорил… она ж не со зла, характер такой…
- Да не-е, я понимаю, ты что – у самого Ирка, знаешь, как шипела, когда ты в прошлый раз… Ох, ладно, пора, правда – я от тебя пешком, чтобы проветриться, а-то башку стало садить в висках, как долго посижу – то ли давление, то ли...

- Ну ладно, раз пора… Погоди, я тебе в дорогу почитать дам чего, вон, стопка целая – про артистов там, про жизнь, про преступников, - это у меня Галка читает, тут местное, да эта, «Жизнь», где про того болгарина, помнишь, смешно рассказывали, как он? - я тебе привозил.
- А давай, всё равно делать нечего, почитаю, а-то не заснуть толком, на каждом полустанке тормозит поезд, всю душу вымотает, хотя езды всего ничего.

Неловко обнялись, похлопали по спинам – пора. Уже стоя под козырьком подъезда Димка вдруг помотал головой, сильно потёр лицо и торопливо набрал номер квартиры на домофоне. Витька открыл в трусах – успел залезть в душ, хорошо, что услышал писк сигнала:
- Ты чего?
- Да я… хотел тебе давно сказать, да всё… - Димка помялся.
Витька зябко поёжился, поскрёб пяткой какую-то засохшую мастику на полу:
- Так говори, чё случилось-то?..
- Да, понимаешь… - Димка помотал головой, закатил глаза вверх и почему-то выпалил, - Тебе кто потолочные плитки клеил – сам или нанимал?
- Н-н-нанимал. А что, - встревожился, - криво?!
- Да нет… нормально. Ты, знаешь… ты промежутки пастой зубной замажь – не будет серых щелей. Только самой дешёвой, без добавок, чисто белой – «Жемчугом» каким-нибудь лучше всего. Тут тюбика три на коридор надо, не больше.
- А-а-а… Ну, спасибо, а я уж думал, у тебя чего стряслось. Вообще-то, идея, сам не допёр, а эти халтурщики – тяп-ляп и смылись, а тут и правда все щели чернотой сверкают.

- Ну ладно, вот сейчас – пока, - шагнул Димка навстречу, чтобы не протягивать руку через порог.

В поезде он ещё долго сидел, откинувшись на стенку купе и думал о том стыдном, что произошло между ним и Галкой на второй день после свадьбы, когда он пошёл к Темрюкам за грудинкой – не хватило гостям, а Галка должна была захватить ещё пару старых стульев из сарайки, да столкнулась с ним в дверях, там всё и случилось. А теперь вот...

Сосед на верхней полке уже постелился и зашуршал газетой. Димка извинился, достал матрас, развернул чуть влажную простыню, принёс себе чаю и ещё часа два, пока не начали слипаться глаза, читал газету «Жизнь» из кипы, положенной братом.
Наутро он ничего из прочитанного не вспомнил. Хватало других забот.