Кролик тот мяконький был, из какой-то бархатистой ткани, у нас таких не делают. Ткань-то обнашивалась, конечно, - в тех местах Матвевна кусочками нитки обвязывала, того же цвета - серовато-белого, почти седого. К приходу тяти у кролика уже была перевязана правая передняя лапка.
Тятю демобилизовали в числе первых, вернулся он немногословным и задумчивым. И ещё - перестал скотину забивать сам, рука не поднималась отчего-то. Как что, так соседа звал, пока тот с семьёй не переехал в центральную усадьбу, подальше от их хуторка пустонародного. Тятя и сам давно хотел перевезти всех своих, да всё откладывал, скотине тут было привольнее. Да и той скоро не стало - вышло постановление передать коров в колхоз ввиду появившихся мечт у власти обогнать и перегнать капиталистов.

Без молока стало плохо, а курей бить было некому, братовья у Матвевны ещё не подросли, ну а самой - не бабье это дело, животину губить. Однажды тятя, всё же, вынес чурбачок во двор и хрястнул топором по шее курицы, которая ещё долго бегала в пыли, брызгая кровью из отрубленной головы и нелепо взмахивая крыльями.

После этого тятя слёг. Впервые в жизни он заболел и даже не мог пошевелиться, только неловко подёргивал уголком губ - инсульт.
Похоронили его на новом кладбище, у центральной усадьбы, куда пришлось переехать вскоре после сороковин. Мама оставалась бодра и здорова - у них вообще мало болели, сама Матвевна и в мокрой кацавейке на мороз выбегала, и, когда-то, в школу по семь километров пешком - и всё нипочём, только сожмёт в руке своего кролика, да сопит себе на бегу, сумку самошитую волоча.

Когда переехали, было уже полегче, - и школа ближе, и соседский мальчишка помогал сумку тащить всю "восьмилетку". Так они с тем мальчишкой и не расставались, а потом и свадебку сыграли, хоть вокруг и ворчали, что мала она ещё для жизни семейной, да и животик рановато наметился, не могли потерпеть до фаты. Ну, ворчали, правда, недолго - до поры, пока не замёрз где-то в степи муж её молодой, поохотиться, вишь, решил, свежаниной будущую мамочку накормить, да метель, да мороз...

А аккурат к майским она и родила. В ту ночь снег нежданный выпал, так в окно было видно, как заяцы по пороше петляют, а один даже, ей ведь не показалось, заглянул в окошко. Бабке-акушерке она об этом не рассказала, - сочтёт ведь за сумашедшую, и так уж позволила держать в руке игрушку заветную, кролика того, на все лапки перевязанного нитками, только тулово да голова целыми оставались.
Через день она уже солому гребла в амбаре, как и не рожала - ну точно будто двужильная.

Ну а там уж и в город они переехали, она на ткацкую фабрику устроилась, к тётке поселилась, маму старенькую перевезла. Сына - в садик самый лучший, сама - по два плана давала, грамот не счесть, да и так помогали - когда отрез на платье, когда матерьяла на пелёнки, а бригада и на игрушки скинулась, с ними плохо тогда было. Только кролика своего она маленькому сыну не давала в игры - жалела, что ли...

Оглянуться не успела - тут и выпускной у него, да институт в далеком городе - сам выбрал, полюбился ему север, захотел по нефтяной части работать. Матвевна и про город тот разузнала - с воинской части, оказывается, туда самолёты иногда летают, вот она и гостинцы передавала, и письма - сначала все вместе писали, потом тётка и мама в один месяц ушли, тихо померли, как и хотели - не обременяя никого.

Ну а там и институту конец, потом практика, освоился на новом месте, специалистом стал. Невесту привёз однажды, хоть и не спешил сочетаться. А как женился - Матвевна внуков стала ждать. А что - здоровья у неё навалом, недаром же "двужильная", да и пенсия хорошая, плюс на книжке отложено. Она и так, когда просили, прибежит к заказчице в своём куцем драповом пальтишке, разденется, обмерит клиентку - и кроит тут же, чтобы прихватить начерно нитками и успеть прикинуть. А кролика своего на столик перед собой ставит - вроде как помощник.

Тут и сын порадовал, внучка родилась, Настенька. Уж как Матвевна просилась - да сын и не возражал, позвал помогать на первых порах, а там, глядишь и навсегда переехать - а что, обеспечение тут, на северах, хорошее, северные идут, шоколада вдоволь, фрукты хоть и дорогущие, но всю зиму, не то, что у вас там, на материках.

Проговорили в первый вечер допоздна, намечтались, Матвевна ещё заметила, что у сына вид какой-то хитрый, но уж больно спать хотела, дорога утомила, да пересадки.
Наутро вышла в коридор, а там на вешалке висит красота неописуемая - шуба дивная.
Ахнула Матвевна:
- Да чья ж это такая, кто приехал-то?
- Твоя это теперь, мам, что ж ты будешь в своём пальтишке по нашим морозам гулять с чадом, вот и купил, да вчера приберёг, сюрпризом хотелось сделать, чтобы вместо старого своего новое дареное увидела.
- А где ж пальтецо-то моё, сына, там же у меня?..
- Мам, да я оттуда всё вынул, вот, держи, только каких-то грязных ниток клубок выбросил, и на что ты его таскаешь, они уж так замызгались, что цвет не разобрать, я тебе у нас набор целый куплю, венгерский, там столько разных ниток - не пересчитать...

В то утро Матвевна слегла и больше уже не поднималась.
А шуба ещё долго висела в прихожей и сверкала серовато-белым мехом кролика.
Китайского, породы "REX".