С будущей своей душечкой я познакомился ближе к обеду. Хотя, в те юные времена четыре часа дня были, скорее, ранним утром - с учётом ночного преферанса и непременного возлияния.
Дочурке я нравлюсь больше вечерним, когда, как бы ни был замотан делами, я улыбчив, задумчив, подробно отвечаю на все каверзные вопросы и даже читаю интересные рассказы сверх всякого обещанного лимита, явно привирая и от себя, как она давно это понимает.

Но больше всего я люблю ночь.
Я боюсь ночью спать, потому что, вот-вот, что-то произойдёт и я всё пропущу, как же можно вот так, в перины носом и храпеть до рассвета, когда, - о, мерзость! - "чуть свет - уж на ногах"(с) - и началась дневная суета, с непременной и бессмысленной уборкой, неведомыми третьеюродными дядюшками, которым нынче захотелось свежеобобранной с огорода брюквы или, того хуже, потребовалось сообщить драгоценнейшей из присутствующих, зачем же мне стало необходимым переложить старое игрушечное седло модельными журналами и запаковать всё это, не трогая, в старую прессу времён начала передела страны...

И ночь эта непременно должна зачинаться на первом этаже, в холле, из которого я услышу, как все угомонились, розданы последние поцелуи младшим и непременно прибежала за ними старшенькая, обособляя себя перед остальными.
И вот, наконец, замкнуты все двери, опущены шторы, убраны крошки с печеньем, которые негодники оставили перед аквариумом. И только со второго этажа сквозь щёлку пробивается слабый свет от спальни супруги - но, чу, пропал и он.
И пусть чуть холодновато для ранней зимы, но возле камина высится стопка полешков и скоро они уже горят, а мохеровые носки начали чуть потрескивать на ногах, халат уже почти скинут, в руке стаканчик бренди, совсем немодного, не того, что для гостей, многих лет выдержки, а вовсе молодого, посоветованного давешним капитаном в отставке, чуть сладковатый, терпкий, с нотками лепестков черешни и запахом вишни от старой пробки, так и не выброшенной с прошлого Рождества...
И многажды перечитанная книга в сафьяновом переплёте, перемежаемая простоватым с виду томиком собственного дневника, последняя точка, промакивание чернил, а потом засыпание прямо на софе, чтобы утром, чуть свет, разбудила старшенькая щекотанием в носу остатками вчерашнего, обгрызенного в ночных мучениях, пера.
И заново - рождение.

Похмелье. Инструкция
Главное и первейшее - чтобы утром не было каких-то поспешностей и надобностей. А равно и кого-либо вообще.
Убедиться в одиночестве. Если оно не наступает - пукать в постели и не снимать одеяла с головы.

Наконец - один.
Тогда - медленно проснуться. Удивиться собственному существованию.
Посетить сортир.
Добрести на шатающихся ногах до кухни, медленно сесть на прохладу табуретки. Дотянуться до холодильника.
Выпить бутылку кефира, посидеть с закинутой вверх бутылкой и облизать последние кефирные капли.
Посетить сортир.

Ни в коем случае не умываться!
Заглянуть ещё раз в холодильник, достать запотевшую минералочку, открыть, поставить чайник, набулькать стакан минералки, заварить свежий чай.
Медленно выпить шипящее холодное чудо.
Посетить, конечно, сортир.

Потом чай.
Только черный, - к бисову ляду зелёный! - он потом.
А щас чёрный, да с полутора ложечками сахара, даже если в обычный день сладкий чай не пьётся, - сейчас только сладкий.
Ме-е-едленно выпить, прихлёбывать, стараясь не вспоминать про вчера и про завтра.
Настроиться на осмысление сегодняшнего числа, пока не делая опрометчивых выводов. Давать приближенное значение.
Продолжить осмыслять в сортире.

Достать из холодильника ушицы (вариант - солянки\селянки. Вариант - снять горячую с плиты, но таких женщин, которые с утра наготовили правильное к утреннему похмелью своего мужчины - не бывает, это сказки. А чтобы наготовили и удалились - не морочьте мне голову.)
Налить, поставить на стол.
Тарелка парит.

В зависимости от состояния, посетить душ или лечь в наполненную ванну.
Никаких контрастных душевых гадостей - они придуманы извращенцами, бегающими по утрам и жрущими молочные пенки, приходящими в ваш дом и каждый раз замечающими: "А не пора ли вам делать ремонт..?!"!

Выйти из душа, плюхнуться голой задницей на снова остывшую табуретку, взять уже почти не трясущимися руками ложку, зачерпнуть, что придётся, хлебнуть, капая на грудь - и поплы-ы-ыть...
Вспомнить про важное, открыть морозилку, достать недопитое вчера, глухо звякнуть горлышком о любимую махонькую стопочку, коих во всей стране осталось две, да и где та страна, - посмотреть куда-то мимо стопки, со значением.
Поднять левой рукой стопочку (к чёрту принципы и приметы!), правой черпануть ложкой со дна, так, чтобы не густо и не жидко - в самый раз.
Раз-два, стопку-ложку!

Потечь лицевой мускулатурой, чуть отмякнув нижней губой, немедленно накапать вторую, неспешно взять её уже в правую руку, махнуть, с силой шмякнуть донышком по столу, крякнуть, взять ложку, помешать парящее и вот тут уже одну за другой, одну за другой, хлебать и хлебать...
Вспомнить, налить ещё.
Да, что там - трижды подряд.
Занюхать "чернушкой", отломленной от корки.
Улыбнуться.
Опустошить тарелку, другими глазами оглядеть ранее неоглядываемое.
Посетить сортир.

Выглянуть в окно, протереть носом запотевшее стекло, упереться мокрым, в испарине, лбом в холодное, ни о чём не думать, начиная потихоньку воспринимать звуки, включая собственный утренний метеоризм.

И теперь, снова - спать-спать-спать, поставив на получасовое отключение бубнящий телевизор...
А ужо к обеду и подумаем, какое сегодня число.

Ну, будем - за ваше здоровье!

Рецепт
Если к папе или к маме тётя взрослая пришла(с) кризис вас ударил так, что мама не горюет, а в кармане вашем дуля и троллейбусный билет. Если ЖЭУ вам сменило ящик, что для почты нужен, а ключи от новых - фигу, вам сказали, отдадут: мол, до тех времён хороших, до когда ты не заплатишь все три тысячи, и с гаком, да пеню ещё притом. Вот тогда не унывайте, есть у вас на то с резьбою, - не хотелось уточнять бы, но пользительный прибор.
В общем, вы намажьте палку, что от Gilbey"sа осталась, от хорошей прошлой жизни, для размешиванья вещь, - вы намажьте её джемом...ой, пардон, я уж заврался, мы ж про кризис, значит тупо - послюнявьте языком. Да не палку, а фломастер или дочкин старый гвоздик - в общем, лишь бы длинный взяли и пролез бы он у вас. Ну а самое кондово - намочить кусок обоев и в обойном старом клее извозюкать карандаш.
Вот тогда вы доберётесь до почтовых отправлений, пусть на почте удивятся извещениям своим, что они все мОкры, клейки, презентабельны не очень, - отказать вам, хоть ты тресни, не откажут, я клянусь.
Ну а в следующем разе я, наверно, расскажу вам, как же сделать борщ, лазанью, крем-брюле и мармелад из просроченного сока, двух вчерашних макаронин, свиной шкурки, майонеза и стаканчика муки. Плюс, у вас осталась дуля и троллейбусный билетик, ну а с этим-то набором не пропасть вам ни за что, даже если захотите - и резьбу не забывайте, с той резьбой, вы, не при дамах, пропадёте вряд ли где.

Заговор
Я тут страшную историю прочитал.
Про то, как в Хабаровск завезли партию китайских трусов, а они, верите-нет, - потравленные все.
Да не просто вредностями, а какой-то хитрой краской, которая влияет на мужское воспроизводство.
То есть, мужчина после ношения этих трусов уже не то, чтобы трусит воспроизводиться и последующих ответственностей, а просто не может.

Но это ещё не вся история, погодите перелистывать.
Те трусы отравил...
ВНИМАНИЕ!
Еврей - вот кто!

И КГБ об этом знало всё, но молчало. Вернее, ФСБ.
Или это ГРУ знало, но тоже молчало.
В общем, как в "Иронии судьбы", - помните? - "Потому что они оба - могут!".
Вот и спецслужбы - знали, могли, но молчали. Потому что там сидят в главных сами знаете кто!

После таких новостей я призадумался - и вот вам, вспомнил!
Ведь было у меня такое дело.
Купил я себе однажды трусы - какие подешевле, китайские (ну, мы-то теперь знаем, что это за китайцы).
И пошел в них на свидание.
И вот, в самый ответственный момент - хо-ба-на! - и никак.
Да ладно бы, наврать вам, что это уже после пятого раза было.
Нет - в первый же раз.

Партнёрша мне, конечно, утешение и всё такое, она же специальные книжки читала, там надо мужчине в таких случаях говорить, что, мол, ничего страшного, со всеми бывает.
Но это со всеми, а со мной-то - первый раз!

Я ей про сидячую работу, да жирную пищу, недосыпание и прочий оправдательный бред, о котором тоже в книжках читал.
Так в тот вечер и не воспроизвёл ничего, только про книжки и поговорили.

А теперь-то я понимаю, кто в этом виноват!
Потому что сразу после того случая лето началось и я стал без трусов ходить - жарко же.
И стало у меня всё получаться - даже женился заодно, пока получается.
А раз так - значит, точно дело в трусах, не может это быть простым совпадением.

В общем, теперь у меня такой вопрос образовался.
Я недавно носки новые купил. А на следующий день у меня на пятке шипица вылезла.
Евреи, только честно: носки тоже вы красили?

Скобки
Жмякин решил повеситься.

Человеком он был обстоятельным, потому сразу задумался над технической стороной вопроса.
Самым простым и незатратным вариантом был балкон. Девятый этаж, клочок асфальта внизу - самое оно.
Но, как-то...страшно, что ли.
- Нет, - решил Жмякин - это не наши методы.
Великие люди лезли, как известно, в петлю. До великости Жмякину дорасти не удалось, но пусть хотя бы после смерти его сравнят с теми, кто до него посетил "Англетер", а может, даже, с той, кто нажарив рыбы, написала в простой хате завещание, да и...

Вот, кстати, о завещании: Жмякина, как человека, где-то даже интеллигентного (между прочим - замначальника цеха по охране труда), всегда удивляло - почему его кумир, гениальная поэтесса, не черкнула напоследок чего-нибудь окончательное в стихах, такое, чтобы рвало душу и закрывало тему. Так нет же - говорят, там только про деньги на похороны и ещё что-то суетное.
Жмякин так уходить не собирался.

Во-первых, внешнее.
Еще на прошлой неделе он распродал всю мебель, что осталась от сбежавшей жены, раздал по соседям побитый хрусталь и увёз на дачу оставшийся хлам.
Всё это он сделал только для того, чтобы сверкание хрусталя в гэдээровской "стенке" не мешало торжественности и скорбности момента.
Пришлось, конечно, снять и люстру - многоуровневую, с бренчащими друг о друга голубками, ангелочками и, почему-то, полуодетыми нимфами. Люстру Жмякин продавать не стал, отложил на антресоли "до лучших времён".
Он и сам понимал, что странно ожидать "лучших времен" с лежащими на столе верёвкой и мылом, купленным, кстати, только ради аутентичности момента - раз так написано во всех историях о повешанных.
Мыло пахло ландышем и отвлекало от лицезрения большого крепкого (Жмякин проверил) крюка на потолке.
Под крюком стояла кухонная табуретка. В комнате оставался еще компьютерный стол, на котором стоял старенький "пень-второй" с вечно мешающимся и дышащим на ладан древним принтером в ногах.

Запах ландыша развернул мысли Жмякина в сторону стихов и завещания.
Он взял с с телевизора лист рекламной агитки, оставшейся с последних выборов, перевернул чистой стороной, портретом вниз и быстро, сам себе удивляясь, вывел:

Она ушла - и нет её.
А на стене - портрет её.

Жмякину, - вот честно! - понравилось.
Нет, он когда-то, что греха таить, пробовал себя в поэзии и даже написал будущей жене:

Лизка,
я навечно твой,
Веришь -
потерял покой!
Если
ты уйдёшь, то мне -
Сдохнуть
Иль сгореть в огне!

До сих пор именно эти свои строки он считал шедевром, потом как-то позабыв про юношеские пробы, втихую давно про себя поняв, что он непризнанный Маяковский, просто так сложилась жизнь...
Ну а теперь, увы, ему придётся повторить судьбу другого великого поэта.
Револьвер он, кстати, по примеру Маяковского, пробовал раздобыть, но, во-первых, как-то не терпел баловства с оружием еще со времён службы (а бабахания в висок он считал натуральным баловством, недостойным "служивого", да еще по такому "бабскому" поводу, а не из-за вопросов чести), а, во-вторых...во-вторых - просто передумал стреляться.

Вернувшись к своим стихам, Жмякин понял - надо всё "прощальное" писать рифмой. В последние часы жизни у человека сознание витает в иных сферах, нежели у тех, кто занимается промозглым бытом - это его, Жмякина, шанс достойно рассказать в предсмертной записке о своих чувствах и мыслях.
Потому, он продолжил:

Я цветы дарил невесте,
А теперь уж мы не вместе.
С кем, скажи, ты ходишь рядом,
Для кого теперь отрада?

Жмякин перечитал, удовлетворённо кивнул. Теперь требовалось проблему обозначить шире, жестче.

Жили с ней душа, мы, в душу,
Но не стала меня слушать,
В ночь ушла и без ответа.
Что вы скажете на это?!

Жмякину понравился вот этот непринужденный переход на внешнее "вы". Ведь, в самом деле, не он один виноват в случившемся. Да и разве вообще - виноват? Разве не попутные обстоятельства толкнули изменницу на поступок, оставив его, - между прочим, неоднократного призёра завода по гиревому спорту, - ни с чем, только вот с этой верёвкой, табуреткой и...и мылом, да, с запахом ландыша.

Ландыш пахнет, грустью, тленом...
Я ведь взял тебя поленом,
Сделав куклу Буратиной,
Но любовь покрылась тиной.

Получилось как-то непонятно, но так даже было лучше - пусть читатели увидят разнообразие жанров и мыслей, ведь даже у своей любимицы-Цветаевой Жмякин понимал не всё, а некоторые вирши, признаться, пролистывал целыми страницами. То ли дело - Есенин, у него всё просто и ясно: воз хвороста, "душа с душой, как нож с ножом" и всякое такое. Впрочем, это, кажется, Лермонтов, ну да сейчас уже не важно, важно только своё, то, что на бумаге перед ним.

Чистый лист, между тем, закачивался, размашистого почерка Жмякина хватило, чтобы его заполнить донизу.
Покопавшись на антресолях, звякнув обнаженными нимфами на люстре, Жмякин нашарил в дальнем углу старую, уже пожелтевшую тетрадь с 12-ю страничками, как когда-то в школе. Откуда взялась тетрадка, было неясно - детей у Жмякиных не было по причине застарелой болезни главы семьи, после того, как он застудил на дежурстве что-то важное для воспроизводства Жмякиных, о чём, впрочем, особенно не жалел.
В тетрадке лежал сухой кленовый лист, что вдохновило Жмякина на новые строки, уже с первых клеточек страницы, с полями, отделенными красной чертой.

Жёлтый лист осенний,
А ведь был весенний.
Был и я когда-то
Молодой, ребята.

Был и я веселый,
И ходил я в школу,
И любил девчонок,
И...

Жмякин задумался. Подходило "спросонок". Но что поставить туда еще по смыслу - он не знал. В голову приходило только то, что "спросонок" обычно бывает у мужчин и мальчиков. Тем более - в том возрасте, когда они веселые и "любят девчонок".
Но о низменном писать не хотелось, душа требовала простора и романтики. Можно было, конечно, найти программу в интернете, овтечающую за рифмы, но Жмякин не слишком любил пользоваться поиском, да и сам интернет недолюбливал, терпя его только ради доступности поэтических ресурсов и того сайта, где в прямом эфире показывали себя... Впрочем, он опять отвлекся.
Жалко, но последнее четверостишье пришлось выделить в скобки - он так всегда делал, еще со школьных времен, когда хотел показать себе, что эти строки лишние в тексте. Например, библиотечная "Война и мир" была у Жмякина сплошь перечеркнута скобками и звёздочками (они означали затянутые диалоги). Особенно в самом начале, где идёт сплошняком французский текст - избыточно и натужно, по мнению Жмякина.

Отдавал зарплату.
Ладно - половину.
И теперь расплата -
Снова я про тину.

Тина затянула,
Вы простите, братцы,
Смерть вдруг поманула,
Некуда деваться.

Жмякину последние две строки понравились особенно. Он вспомнил, как бабка Зоя тянула на их с Лизкой свадьбе старинное "Затянуло бурой тиной...".
"Ой, нет, - вспомнил Жмякин, - это же был, наверное, дядь Женя из Хатанги."
Тот все три дня гулянки умудрялся оставаться в одном состоянии, надсаживая свой бас назло заведующей столовой, где отмечали праздник молодые.
А про тину и "помануху" баб Зоя всё же пела, но что-то совсем давнее и совершенно непонятное, вроде:

"поманула, подглядела,
показала, - о-ё-ё,
а тебе какое дело,
- то, что было, - не твоё"

...К четырём часам ночи тетрадка оказалась заполнена до самого конца. Последние страницы Жмякин писал уже всхлипывая, то и дело перечитывая. Он цокал языком и понимал, что - вот оно, настоящее, про которое он и думал: такое, которое идёт от души, только незадолго до задуманного и страшного, что хотел он устроить над собой.
Впрочем, задуманное сейчас уже не казалось правильным. Потому веревка давно валялась на полу, незаметно столкнутая локтем, а мыло переместилось на системник. Разве что ландышем в комнате пахло по-прежнему, только запах стал легче, естественнее - может, из-за открытого балкона и ночной свежести.
Жмякин вышел на балкон. Было тихо, даже в общежитии напротив все спали.
Горел свет только у соседнего подъезда, освещая приоткрытую железную дверь. Видать, кто-то опять экономит на ключе от домофона, заложив деревянный чубук в щель двери или даже поставив в проходе чугунную урну - бывало и такое.

Решение пришло немедленно.

(продолжение следует)