Во дворе столик вкопан. Серёня уже подмёл слежавшуюся листву, рубанком прошёлся по столешнице, скамейку подправил. Пиво на столе, тряпицей мокрой обёрнуто, чтобы не теплилось. С Генки - водка из холодильника, а-то что ж это за посиделки, без водки-то.

Вот после того как пиво закончилось и водочка потихоньку кураж подняла, начинает Серёня своё вечное про байстрюка. Дескать, тебя родина пригрела, подлеца, а ты, гад такой, в плен сдался фашистам-извергам.
Генка привычно мыкает своё: "Да я...". Но Серёня его не слушает, надрывом берёт - почти как диктор чешет, не затыкается.
Наконец, у Серёни дух перехватывает - глотка-то тоже не казённая, надо и смочить, и резинкой на трикотанах щёлкнуть для полноты картины, и в глаза значительно Генке посмотреть - дескать, понимай, с кем сидишь, "Красное знамя" не за красивые глазки дают.

Ну а у Генки свои аргументы:
- Я ж кровью смыл...
- Да что ж это за кровь такая, уж не башкирская ли, - подлая твоя душа? - хмурится Серёня. И прав он - кровь та была Муслимки-башкира, который сверху упал, когда их накрыло на той сопке. А посчитали, что и Генку задело - и обоих, значит, как смывших, сначала в госпиталь (голову-то у Генки и правда тряхнуло порядком), а потом и в часть одну, свезло. Серёня-то знает про ту историю, вот и подначивает - вроде как всерьёз. А может и правда, всерьёз, кто его знает.

Вот и про лагерь Генке пеняет - подался в услужение фашистам, дескать, подлюка. А Генка-то что - только еду разносил, да баки мыл. Немец сказал, что если никто не выйдет из строя - баки отправятся собакам на разорение. А жрать-то всем хотелось, да не все вышли из строя. Так зато живые остались и сил набрались для побега - вот и дёрнули опосля аж до самых партизан.

Серёня про партизан знает и про кусок из предплечья выдранный тоже слышал. Это Генку Муслимка ножом полоснул, уже в отряде, чёрт нерусский - предатель, говорит, не верю, вас подлюк вместе с немцами на куски резать надо. У Муслимки брата на фронте убили, а дома племяшка от голода померла или от болезни какой. В общем - не просто так он с ножом-то кинулся. Насилу Генка отбился, Олеся-санитарка перевязала, сказала, что заживёт, будет рука, как новая. Пока молодой-то был - и правда терпелось, а сейчас уже труднее стало, дров толком не поколоть, руку не поднять - что-то с сухожилием.

После отряда и штрафбата попали Генка с Муслимкой к Серёне в часть. Серёня земляку обрадовался, так и дошли втроём до самого Берлина. Есть, что вспомнить...

Вот и сидят за столом, вспоминают, да переругиваются незлобиво. Киев нахваливают - оба там были. Серёня освобождал, а Генка рядом стоял, когда со штрафбата его перевели. Они и после приезжали, уже в шестидесятых: Серёня за свои, а Генка - по путёвке от профсоюза. Серёня его за это до сих пор простить не может: "Все пенки - Генке!" - дразнит. Дескать, всяким байстрюкам ещё путёвки давать - где ж такое видано. И бабы им, и курорты.

Про баб - это в Серёне старая обида бродит - не дождалась его молодая жена, с другим сошлась, да сына родила незнамо от кого. А у Серёни переклинило - хорошо, говорит, чёрт с тобой, только сын - и мой тоже, никакой он не байстрюк для меня. Уж сколько лет прошло, а "сыну" помогает - недавно, вот, на свадьбу денег подбросил, у самого не хватало - так у Генки занял. И своих не забывает - он после демобилизации-то приглядел одну, с ребёнком, помогал, в сторожку свою пустил поначалу, да пайком делился - пацан у бабы совсем хилый был. Ну а там и сошлись, так и живут.

А Генку его баба дождалась, отовсюду дождалась - и с войны, и с лагеря. Это уж потом стали садить тех, кто в плену побывал, когда мужики успокоились. Правда, недолго ему пришлось лес валить - трёх лет не прошло, как освободили и даже без поражений в правах. Нормальную свадьбу-то только после лагеря и сыграли, раньше всё недосуг было.

Вот так и сидят, поругиваются, пока ещё есть, чего разлить, да прошлогодней капустой закусывают. Бывает, Генку совсем уж нозят Серёнины укоры, заговаривается тот. Тогда Генка собирает пустую посуду - и в дом уходит. Дверью не хлопает - косяки в бараках слабые, от шепота трясутся. А Серёня посидит-посидит, да и за Генкой отправляется. Надо помочь Генке свиную тушу порубить-поделить, сам-то Байстрюк топором орудовать не сможет, всё на сухожилие своё жалуется. Грудинку они с Генкой на сало пустят: Серёня солит всухую, как у хохлов подглядел, ещё когда Украину освобождали - соль, чеснок и больше ничего. А Генка - тот вываривает грудинку в луковой шелухе, да в специях, да в уксусе малёха - потом остужает и в стеклянные банки. Тоже вкусно получается, тут уж кому что понравится. Рецепт Генка у Муслимки увидел когда-то, вот и хочет того порадовать. Приедет Муслимка на майские, телеграмму прислал. Да не один приедет, с женой - с той самой Олеськой-санитаркой, что Генку выходила.

Ну а сейчас надо мясо порубить, засолить и в холодильник сложить, пусть доходит к сроку.
Холодильник-то у Серёни с Генкой один на двоих.
Общий.