Все гадали - и чего Марина с Гусём связалась. Разное гадали, да всё бестолку.
Сама она баба при должности и авторитете - персональную машину не за каждым будут гонять каждый день, это вам не шутки!
Ну, допустим, не "Волгу" закрепили за ней, а "шиньон" вшивый, но это для тех, кто понимает, даже круче - с "каблучком"-то можно и за дровами съездить, и картошку привезти, да мало ли... Картоху-то, как Гусь у Марины появился, не приходилось больше возить с профкомовских огородов - Гусь всё сам рОстил. Ну а ботва с картошки вся в дело шла - в компостную кучу, с которой Гусь потом малину поливал да в остальные саженцы, с навозом перемешивая.
Навоз в их с Мариной двор цыганята бросали. Не то, чтобы их баро науськивал, но и не запрещал, чего уж там, хотя мог. Не каждый день такие мужики из табора уходят, баро тоже можно понять - отсюда и какашки навозные, которые пацаньё метнуть Гусю на огород пыталось. А Гусю то в радость - больше пользы на грядках, пущай бросают."Ну, - говорит, - братцы кролики, - кто точнее метнёт и больше накидает?!.."
Гуся и прозвали так за полное внешнее согласие со всеми горестями. Корова помирает - Гусь кивает своим носярой, капельки с ноздри вытирает и чего-то там себе надумывает. Конь пал - Гусь опять о своём, остальной табун щупает, хмычет, опять носом кивает - понял, дескать, чего-то там.
Гусь, как ушёл к русской, к Марине, - не перестал помогать с животными в таборе. Даже наоборот - сам услышит чего-то шумное из рощицы, где табор стоит, сам и бежит проверить - с Чернышом чего, копыто повредил или кобылицу ему привели козырную, такую, что даже жеребята из-за неё волнуются, а Чернышу не в лад...
Гусь и местных не обижал - козу посмотреть или, там, чего посерьёзнее - разве ж откажет. Однажды сосед корову уже бить собрался - вымя распухло, мечется животное по стайке, видно, что страдает. Так Гусь - не Гусь, конечно, в глаза-то, а Миша, Михаил - зашёл в стайку, всех выгнал, долго-долго беседовал о чём-то с коровой - с коровой! - а потом крикнул через время, чтобы подмогли.
Оказалось, вымя у болящей распорото крест-накрест, гной выдавлен. Что уж там было, как он её один держал, кто там знал - но к концу месяца доиться начала, как полагается. С того и Гусю перепало, не деньгами же ему отдавать, не по-соседски - да и не брал он за такое, только молоком и признавал. Ну, или пряжей, если овечку какую полечил - Марина у него шарфы вязала на продажу, длинные, как в каком-то французском кино, чтобы в три шейных оборота - специально для модников.
Однажды Гусю принесли за дело кониной. Ну а что - мясо хорошее, хваткое, на сковородке самое то шкварится, чего тут кочевряжиться. А Гусь тогда вспылил, разорался, еле разняли. Мясо-то Марине пришлось в детдом отдать, иначе пропало бы.
В детдоме у Марины к тому времени уже знакомые были - все ж понимали, отчего всё это. Но в районе им с Михаилом чётко отказали - и возраст, и не расписаны по сих пор: а как они думали - если у самих не ладится, так им готовенького ребёнка предоставят?!..
У самих-то, чего греха таить, наоборо всё ладилось, да вот с Мариниными болячками, - кто ж их знал, что надо было беречься на тех стройках пятиленых.
Про те болячки Марина никому ни словом, ни полсловом, только Гусь и знал. И ещё сестра баро - та приходила Марину лечить раз в три дня, тайком, будто невзначай во двор заходила, не дай бог свои узнают, не оберёшься - разговоров и осуждений будет...
Слыхала Марина и про историю мужнину, и про романтические нервотрясения, и про Загу, и про страшное - да теперь не вернуть того, о чём мечтал он и в чём клялся наречённой своей, теперь с Гусём она сама, пусть всё остальное их не трогает. И, как по заказу, никто их и не резонил - даже Зага, сестра баро, никому и ничего не рассказывала - да о Гусе и рассказывать не стоило, сам по себе всю жизнь, в таборе давно привыкли, немного упёртых мужиков найдётся, кто бы верность погибшей невесте хранил, не очень это и принято, хотя и укорять за это - неправильно.
Гусь и ушёл-то из табора странно - с тележкой самодельной, да с дудочкой кленовой. Будто нарошно лишнего не хотел. Да никто и не навязывал.
Соседи-то, когда гадали, зачем Гусь Марине сдался - о другом думали. О зарплате её немалой - всё ж, не девочка, главбух на заводе. О доме свойском - не чета таборным смехотуличкам. Гусь о тех сомнениях то ли не слышал, то ли невдомёк ему. Да оно и понятно, чего ему стыдиться - он и получает прилично, и устроен официально, никакому участковому не подкопаться, были уже разговоры о тунеядстве, сам баро, говорят и спровоцировал - ревновал, что ли или вернуть хотел, кто ж теперь узнает.
А Михаил работы не чурается, хоть и лет ему под полста - устроен не кем-нибудь, а ремонтником путей, а это сутки через двое, сдельно и с трудовой - любой участковый довольным останется. Что греха таить, участковый даже и проверил Гуся - так и есть, рубль-метр выходит по свободному графику, пятнашку в сутки, норматив выполняет; когда надо, может и все сорок сделать, не халтурит, льготы идут, в августе в санаторий с Мариной съездил, в самый Нальчик, отдохнул рядом с дачей не кого-нибудь, а Совета Министров. И проезд у него, у Гуся, - бесплатный. В общем, кругом он не таборный, а вовсе нормальный трудящийся гражданин, - даже очень, что уж там говорит, зажиточный.
А так и было, что скрывать - Гусь-то на путях не просто так оказался, это ж заслужить надо было, работу эту сдельную, а потом уж...
Ну а насчёт "потом"... Чего там - дважды в год складывал Гусь отложенное-заработанное, да ехал в "кулацкий посёлок" за кролами. Выкупал там всех, что в тележку помещались - это он с ней с табора ушёл - и вёз до самой досаафовской рощи. Выпускал там трясущихся кролов, гладил по неразумным головам - и домой шёл. Ещё и на дудочке своей дурацкой наигрывал.
А Марина дожидалась, когда он из рощи уйдёт, славливала за шкирку тех кролов, что ещё не разбежались, заталкивала в "шиньон" свой - и назад в "кулацкий посёлок" везла. Принимали их за полцены, а кто-то и вообще не платил - ну так и ладно, лишь бы разобрали.
А потом Марина домой шла, пешком, от самого посёлка, чтобы успокоиться.
А дома - шарфы вязала.
И ни слова Мишке-Гусю не говорила супротив, ни полслова.
Любила она его, вот что.
И нечего тут гадать.